ему не по нраву были такие решения, старик еще помнил себя идеалистом, когда честь и справедливость ставились прежде циничных, но верных решений. Но советник будет жить, только пока будет у власти его воспитанник, потому и интриговал. Это понимание не давало шансов на проявление эмоций воспитателя. Да и дом младшему сыну Селим еще не достроил, много денег уходит и на гарем, так что — пусть проигрывает Хекимоглу, а с его смертью воспрянет спящая империя Османа.
*…………*……….*
Западные границы земель войска Запорожского
13:23, 18 июня 1750 года
Ежи Нарбут величественно восседал на своем скакуне. Еще полгода назад такой конь был пределом мечтаний у молодого шляхтича Гродненского повета. Сейчас же конфедерат Ежи Нарбут чувствовал себя сарматом, более чем достойным своих героических предков.
Вместе с тем, Ежи был зол на весь мир. Парень, живший в плену рыцарских иллюзий, мнил себя бесстрашным рыцарем короля Владислава Ягеллона на Грюдвальском поле, уничтожающим ненавистных тевтонов. Представлял себя Ежи и крылатым гусаром, влетающим на грозном коне в Полоцк в составе легендарного воинства Стефана Батория. Отец много рассказывал своему второму сыну о подвигах предков, с тем Ежи и жил, часто отрицая реальность, пребывая в грезах.
Какое же разочарование ждало Ежи, когда он начал понимать происходящее вокруг, даже не так — когда реальность стала таковой, что игнорировать ее было бы невозможно.
Отец — Михал Нарбут, оказался далеко не тем человеком, коим считал его, будучи еще мальчишкой, Ежи. Оказывается, глава семейства всю свою жизнь приспособлялся к обстоятельствам и крайне редко брал саблю в руки.
По обрывкам рассказов Ежи узнал, как себя вел его отец, когда еще не родился второй сын. Были шведы — отец угощал их, восхваляя гений шведских военачальников, когда те гнали из-под стен Гродно полчища москальского царя Петра, по мнению Ежи, незаслуженного прозванного Великим. Потом были те же полчища русских, победивших шведского короля Карла XII, и уже с ними Михал Нарбут преломлял хлеб и заручался поддержкой у исконных врагов Речи Посполитой. И это когда нужно было встать плечом к плечу и гнать ненавистных восточных дикарей из многострадальной Польши. Именно русские полки почти сломили шляхетскую гордость, вторгнувшись в Польшу после смерти короля Августа Сильного, отец Михал Нарбут и тогда не взял саблю, лишь на словах поддерживал Станислава Лещинского и был против другого претендента на польскую корону — прорусского ставленника Августа III.
Но даже не это окончательно сломало психику молодого Ежи, а, как это чаще всего бывает в молодости, женщина. Молодой Нарбут, обучаясь в Виленском университете, влюбился в литовской столице Вильно в прелестницу Грету. Это была девушка из приличной, в финансовом отношении, семьи, жаль, что только в материальном достатке и проявлялось это приличие. Ее отец имел две текстильные мануфактуры и немалые площади земли, которые не сдавал в аренду евреям, как это делали многие, а успешно развивал сам. Проблема скрывалась в ином — семья любимой, как и она сама, была лютеранской. Сам же Ежи, как и его отец, являлся ревностным католиком.
Молодые люди начали встречаться. Нет, это не было чем-то неприличным, как уверял себя Ежи в начале их отношений с Гретой. Они сперва только изредка целовались. Но страсти было столь много, что неокрепшие молодые умы полностью погрузились в любовное беспамятство. Грета и Ежи не замечали никого и ничего, даже когда отец, старший Нарбут, проявил жесткость и категоричное неприятие союза двух влюбленных сердец, Ежи не стал подчиняться. Посыльного от отца молодой влюбленный студеозус заколол ножом, выкрал свою любимую, также убив охранника ее дома, близкого человека для отца Греты Никласа Надя.
И они бежали, от всей той суеты, что мешала молодым быть вместе, не забыв прихватить из дома мануфактурщика Надя все наличное серебро. Казалось, что Краков будет счастлив приютить у себя двух молодых людей, которым и было то восемнадцать лет Грете и двадцать Ежи.
Но древняя столица Польши не была столь гостеприимна, повсюду требуя за пребывание на своей территории талеры, благо они были.
А потом Грета понесла, а Ежи, растерявшийся без поддержки отца, стал шататься по борделям и играть в карты. Месяц, всего месяц и он уже не только проиграл все деньги, но и стал должен, причем в два раза больше проигранного. Начались ссоры, Грета уехала к отцу. А вот Ежи считал ниже своего достоинства обращаться к своему родителю, тем более, что и ходу назад не было — он стал убийцей.
Когда Ежи Нарбут, гордый шляхтич, потомок сарматов и героев-рыцарей, проиграл даже свою одежду, коня, но не смевший выставлять на кон саблю, пришло решение всех проблем.
Француз, да, скорее всего он был французом, спровоцировал Ежи на дуэль. Молодого человека отлично учили владеть, прежде всего, саблей, и Ежи показал приличную школу владения саблей, причем против шпаги бретёра, что вообще невообразимо — саблей сложно фехтовать против шпаги в дуэльном поединке. И этот задира-француз предложил оплатить все долги шляхтича, но за это он поступит на службу конфедератам, которые только собирались выступить против воли короля, концентрируясь в крепости Бар, что находилась в Восточных Кресах, на границе с казаками [в реальной истории Барская конфедерация организовалась во время первой русско-турецкой войны «Румянцевской», в книге ситуация схожа, пусть и ускорена по времени].
Не знал младший Нарбут, что лично француз и устроил спектакль со всеми долгами, и не только ему, в схожей ситуации оказали еще несколько молодых шляхтичей. Это был один из рекрутеров пушечного мяса для конфедератов. Вот такие молодые, да горячие, они не станут задумываться о социальных и философских проблемах противления воли короля и сопротивления растущей силе России, они сложат свои головы, истово борясь за то, что им скажут, или погибнут за славу, за признание, за женщин. И в Нарбуте француз не ошибся.
Ежи быстро переменился. Детские мечты, фантазии, они быстро нашли свое место в оправдании всех поступков Нарбута. Редко молодой шляхтич видел среди тех, против кого он сражался, людей. Ежи только в девушках, да и то изредка, замечал нечто, что позволяло окончательно не терять нить с разумом. Эта тонкая грань и стала тем, что удерживало парня от полного превращения в зверя.
Ему стало нравиться чувствовать себя в опасности, крушить врагов, нисколько не вникая в то, почему это они враги, а никто иной. Ежи хотел большого дела, крушить русские полки на поле боя, он не особо гордился тем, что разбивал, по большей части, разрозненные отряды опришков [одно из названий гайдамаков, по сути крестьян, что взяли в руки оружие, сродни казакам, но не являвшимся служилым сословием]. Голытьбу-опришков было мало удовольствия бить. Нет, некоторые отряды вооруженных крестьян умело огрызались, но чего взять с нищих, кроме женщин. Вот женщины в их селениях попадались красивые. Однако, больше всего Нарбуту нравилось уничтожать русские интендантские обозы. Вот тут бывало всякое, иногда даже весьма прибыльное, иногда и очень кровавое.
В последний выход Ежи сильно повезло, когда его три сотни, а он быстро делал карьеру у конфедератов, разгромили достаточно большой обоз русских, что шел к Днепру и был набит турецким барахлом и оружием. С этими же трофейщиками шли и с десяток сербских семей, переселявшихся в русскую Славяносербию, что севернее Бахмута.
Всех убили, почти две с половиной сотни обозников, охранения и переселенцев. Только молодых женщин оставили, все же отряд у Ежи был сплошь еще вчера мальчишки, в пубертатном периоде взросления. И эти взрослеющие волчата не упускали возможность позабавиться с красоткой. Ежи в этот раз так же выбрал себе девушку, самую красивую сербку, и сегодня намеривался сломать эту строптивую девку, которая ногтями разодрала ему щеку, а он перестарался и ударом в лицо, отправил сербскую курву в беспамятство.
— Пан Ежи, впереди поднятая пыль, это большой отряд, — обратился к командиру отряда семнадцатилетний Тадеуш Мациевич, резвый парень, только две недели назад, как присоединился к отряду «сыновей», как между собой называли конфедераты безбашенную ватагу молодежи.
— Не шуми, быстро оповести всех, чтобы через пять минут были уже
