бубенчиков Мидира…
— Чего-чего? Это рецепт такой? Действующий? — в голосе монстра зазвучала надежда.
Чертыхнувшись, я покачал головой:
— Я к слову. Тут реально что-то больше похожее на проклятье. Аспирином не вылечить.
— Не вылечить, — согласился Оран. — Я пробовал. Мы уже кучу лекарств и снадобий от балды на мне перепробовали.
Сгорбившись под толстой накидкой, постоянно шелестя, мерцая красными глазами, он реально пугал — на каком-то детском подсознательном уровне. Наверное, именно такую «бабайку» я представлял себе в детстве.
— Так почему ты еще жив? — повторил я свой вопрос. — Учитывая главное качество фей, что мне известно… я бы предпочел умереть, наверное. Хотя это сказки…
— А какое у них главное качество?
— Обидчивость, — мрачно произнес я. — Во множестве старых фольклорных легенд, что я перечитал за свою жизнь, да и в сказках тоже, постоянно упоминается их обидчивость и лютая злопамятность.
— Фею-то я сглотнул… уже не обидится.
— А ее родственники? — задумчиво спросил, я и под навесом стало тихо — не считая шума становящегося все холоднее ливня и шелеста под накидкой.
Тряхнув головой, я успокаивающе улыбнулся:
— Ну?
— Почему не расшиб себе голову о камень? — вздохнул монстр и повторил глубокую затяжку. Запахло паленым хитином или чем-то подобным. — Причин несколько, и все они для меня важны. Только без смеха, ладно?
— Тут не посмеешься, — признался я, не отводя взора от его жутковато колышущейся груди.
— Причина первая — я в бога верую. В православного. Русский я. В том мире Николасом был.
— По языку понял, — согласился я. — Ты серьезно?
— Ага. Верующий я. У меня и крест есть — под этими крыльями чертовыми. Могу показать.
— Да дело не в кресте. И ты не подумай — я с уважением к религии и вере. Тут дело личное для каждого. Но ты ведь понимаешь, что уже умер?
— А душа?
— А что душа? — я удивленно моргнул, глянул на страдальчески поморщившегося Хурма. — Она тут причем? Если следовать твоей же вере, после смерти тела душа того… улетела. Либо в рай, либо в ад. Не знаю, как там в православии с чистилищем… Я сейчас не богохульствую? Не оскорбляю веру?
— А может, это и есть ад?
— Или рай, — рассмеялась девушка, что уже деловито разводила огонь в небольшом очажке.
— Души здесь нет, — покачал я головой. — Ни одной души. Мы не больше чем цифровые копии в цифровом же воплощении внутри сервера, плывущего в космосе вокруг нашей умершей планеты. Вот мы кто. Разве не так?
— Но я ведь здесь! Я мыслю! Я чувствую! Стало быть, я существую!
— Но душа не твоя, — уперся я. — Она от того тела! И раз есть какая-то программа, алгоритм действия для каждой души, что прописан тысячи лет назад… твоя душа уже в раю. Надеюсь…
— Бесполезно, — вздохнул Хурм и беспомощно развел руками. — Мы уже пытались. До хрипоты. Его не переубедить. Мы ведь логикой и знаниями руководствуемся, а он упор на чувства делает. Не переубедить его.
— Ладно…
— Во всем есть высший умысел, — тихо произнес Оран, и в голосе его прозвучала абсолютная убежденность.
Сдавшись, я кивнул и спросил:
— Не хочешь умирать добровольно, потому что это смертный грех?
— Да.
— Ну так давай кто-нибудь из нас тебе голову исподтишка проломит… ты не соглашайся, просто знай — пора писать мемуары. Опять же не пойми превратно — я просто размышляю вслух.
— Вторая причина — я боюсь, — ужасная голова монстра опустилась ниже. — Я очень боюсь…
— Умирать в игре?
— Умирать… даже здесь.
— М-да… — хмыкнул я. — Сегодня я приобрел чуток новых знаний.
— А еще я верю!
— В бога? Ты говорил.
— Нет! Я верю в исцеление! Просто мы пока не нашли лекарства. Не отыскали противоядия. Но тут надо сильнее стараться. И все получится.
— Предположим, — кивнул я. — Рано или поздно — отыщется. А если это случится лет через тридцать? Ковчег огромен. А система обмена знаниями не отлажена. Может быть в ста километрах от нас есть такие же поселенцы, что регулярно питаются феями, восполняя уровень белка, а затем сжирают какой-нибудь только им известный корешок — и у них не случается даже несварения. Но мы можем об этом не узнать еще годы… Ты извини, что я так горячечно… но я правда не понимаю, почему ты так рискуешь. Давно бы переродился. Тебя бы сразу встретили, привели сюда…
— И я не хочу терять пережитые воспоминания…
— Сдаюсь, — с улыбкой поднял я ладони. — Вопрос о твоей смерти официально закрываем. А?
Дождавшись обреченных кивков, я спросил главное:
— Болезнь прогрессирует?
— Уже нет, — успокоил меня Оран. — Я бы предупредил. Но это я о внешнем виде. Новых крыльев не растет, глаза ярче не становятся.
— А есть другие показатели?
— Мне все тяжелее переносить солнечный свет. Я… начинаю дымиться под прямыми солнечными лучами.
— Прекрасно, — буркнул я. — Это все?
— Пока что все…
— Тогда очень прошу, господа изобретатели и авантюристы… не расскажете вкратце историю поедания феи?
— Расскажем с радостью.
Хурм улыбнулся, но его ревниво перебил рыкающий голос Орана:
— Сам поведаю историю свою… тупую. Кто-нибудь скрутит мне папироску? У нас вроде еще оставался черный корабельный и обрывок старой газеты…
Хурм молча стукнул крышкой небольшого фанерного ящичка, явно служащего хранилищем всяких мелочей у этой удивительной компашки. А Оран, покашляв, постучав себя по груди, изрыгнув с полсотни стрекозиных крыльев, наконец заговорил:
— Все банально. И, как всегда, все случилось в самый мирный момент. Ничто не предвещало… Когда мы определились с тем, чем хотим заниматься — исследовать, выяснять, изобретать — мы установили несколько правил. Непреложных правил. Что-то вроде нашего личного внутреннего кодекса поведения. И одно из этих правил — если у нас есть возможность задержаться, мы никогда не пройдем мимо чего-то непонятного. Увидели нечто необычное? Исследовать! Конечно, со всеми предосторожностями.
— Конечно, — согласился я, разом вспомнив все мои давние и недавние порой безрассудные «исследования».
— Только благодаря одному этому правилу мы нашли способ создать электрофакел и бинокль, — заметила девушка.
— Ага, — поддакнул Турн, усаживаясь на землю рядом со мной. —
