сквозь меня.
— Марат… — грудь сдавливает от дикого страха, поворачиваюсь, лихорадочно осматриваю мужчин вокруг. — Врач. Нужен врач. Пожалуйста, кто-нибудь…
Люди вокруг опускаются на колени. Все. Один за другим.
— Срочно! Вызовите врача!
Марат прижимается лбом к моему лбу. А потом начинает оседать вниз, на пол. И я опускаюсь вместе с ним, обнимаю его мощные плечи дрожащими руками.
— Все будет хорошо, Марат, — бормочу сбивчиво. — Обещаю. Сейчас мы найдем врача. Тебя доставят в больницу. Все будет хорошо. Я клянусь.
Его ухмыляющиеся губы прижимаются к моей щеке.
— Ты поверила мне, Вика.
Это последние слова, которые я от него слышу.
39
— Невозможно, — заключает врач и закрывает папку, откладывая документы в сторону, внимательно смотрит на меня.
Улыбаюсь. За прошедшие месяцы я слышала это проклятое “невозможно” слишком часто. Всякий раз ненавистное слово разбивалось о скалу реальности. О скалу той несокрушимой воли, которой обладал мой мужчина.
— Невозможно, — говорил врач, который первым осматривал Марата. — Он не выживет. Просто не переживет транспортировку. Нет смысла делать ему наркоз. Это только продлит бесполезные мучения.
— Я вообще удивляюсь, как он еще живет, — прибавлял второй.
— Мозговая активность сохраняется, — доносилось заключение от медбрата.
— Это ненадолго.
— Никто не выживает после таких ранений.
Они думали, я не понимаю язык. Частично так и было. Я немного знала норвежский благодаря Бьорну. Сейчас смутно улавливала суть. Понимала главное — они хотят сдаться. Нет. Я такого не допущу.
— Делайте ему операцию, — произнесла холодно. — Делайте все, что нужно.
— Простите, мисс, он не…
— Он выдержит все.
Невозможно. Наверное, так и было.
Но Марату оказалось наплевать на эти “невозможно”. Он выжил. Прошел через все необходимые операции.
Силы его организма поражали врачей.
Я потеряла счет времени. День за днем проходили будто в тумане, и неделя могла показаться минутой. Я перестала различать сутки. Понятия не имела, когда ночь сменялась днем.
Помню, как чуть ли не силой пробилась в реанимацию. После первой операции. Меня пустили попрощаться. Никто не ждал, что Марат переживет эту ночь. Поэтому врачи позволили находиться рядом с ним в обход правил.
Я давилась слезами. Держала его за руку и думала только о том, что мы слишком многое прошли, чтобы расстаться сейчас.
Какого черта? Нет. Я этого не позволю.
Дети помогали мне сохранить рассудок. Я понимала, что в любом случае должна оставаться сильной ради них.
— Когда вернется Марат? — спрашивал Микки. — Почему нам нельзя навестить его в больнице? Когда Сэм был в клинике, мы приносили ему шарики. Помнишь, мам?
— Конечно, помню, милый. Но у Сэма была другая болезнь. Тогда врачи разрешали визиты.
— Марату плохо?
— Ему становится лучше.
— Значит, мы скоро его увидим?
Я старалась отвлекать Майкла и Ребекку. Не давать им прямых ответов. Я тогда сама понятия не имела, чем все закончится.
Я просто… верила. До последнего верила в него.
— Мой брат справится, — уверенно заключал Джон.
Но я видела, что даже он сомневался. Еще бы. Пуля попала прямо в голову. Мозг сохранял активность, но зрительный нерв был поврежден настолько сильно, что способность видеть точно вернуть не получится.
Я искала новых врачей. Связывалась с новыми клиниками. Изучала проекты, в которых предлагалось экспериментальное лечение.
Марат прошел через ад и вернулся обратно. Ко мне.
— Ты что-нибудь видишь? — прошептала я, едва он открыл глаза.
Надежда еще билась внутри.
— Я чувствую, Вика, — он крепко сжал мои пальцы и усмехнулся. — Чувствую, ты мне снова веришь. Простила. Поверь, это гораздо круче, чем просто видеть.
Слезы покатились по моим щекам.
— Нет, не надо плакать, — тут же нахмурился Марат.
Он и это ощутил.
— Вика, чего ты боишься?
Я так и не смогла заставить себя дать честный ответ. Пробормотала что-то несвязное и замолчала.
Никто не хочет потерять зрение. Но мне было страшно думать о том, как такой поворот воспримет Марат. С его энергией, с его привычной активностью. Как он примет новые ограничения? Как привыкнет? Я боялась, что это его сломает.
— Я вывезу, — он притянул меня, заставляя склониться над кушеткой и поцеловал в губы. — Вот увидишь.
— Хорошо.
Целая серия операций. Долгий процесс восстановления. Марат преодолел все, но теперь врач считал, что экспериментальное лечение ему не поможет.
— Простите, — заявляет он. — Я понимаю, вы через много прошли. Однако в этом случае повреждение зрительного нерва настолько серьезное, что последствия необратимы. Даже если провести лечение, это один шанс “за” и девяносто девять “против”.
— Мы согласны рискнуть.
— Невозможно, — повторяет он.
— Мне казалось, финансирование вашей клиники делает возможным очень многое. Или я ошибаюсь? Альтен вкладывает деньги туда, где есть перспективы.
— Я могу начать лечение, но гарантий не будет.
Ничего нового. Его мрачный ответ не смущал. За период лечения мне приходилось слышать самые ужасные прогнозы.
Но Марат поднялся. Двигался. Начал снова тренироваться.
Он не умел проигрывать. Не умел сдаваться. И даже пуля не смогла его остановить на пути к цели.
Я не испытывала восторга от легкого шантажа. И конечно, я бы не стала забирать финансирование из клиники, в помощи которой многие нуждаются. Но должна же быть хоть какая-то польза от абсолютной власти над Альтеном, которую получил Марат после убийства Хагена?
Захожу в палату, и мое сердце сжимается, когда вижу, что муж стоит возле окна, изучает мир невидящим взглядом.
— Врач предложил новый вариант лечения, — говорю и подхожу к нему вплотную, обнимаю мощный торс. — Экспериментальная программа. Точных гарантий не получим, но шанс есть.
Марат оборачивается, притягивает меня крепче.
Его глаза… до сих пор не могу поверить, что он ничего не видит. Иногда смотрит так, будто все как прежде.
— Знаешь, я должна тебе кое-что сказать, — запинаюсь и
