почему назвал его так. Почему-то Камиллу и Ярослава не смог, а его захотелось. Хотя знаю. Мне до боли захотелось задеть его чем-нибудь. И откуда-то в сознании всплыло, что это возможно именно таким вот способом. Наверное, подсказал взгляд этот его равнодушный без малейшей толики тепла, с которым меня встречала каждая живая душа в этом доме. А возможно, я наконец впервые за всё время со своего воскрешения встретил реакцию, которую ожидал.
Ожидал каждый день, каждую минуту и не встречал ни разу. Ни у своей жены, ни у брата, ни у подчиненных, ни у детей. Реакцию, к которой привык с самого детства. А, соответственно, и знал, как вести себя при ней. В крови странный коктейль разочарования, потому что меньше всего хотелось получить её от него. Но и в то же время какого-то удовлетворения. Это Зверь внутри предвкушает противостояние, к которому привык, и которого его упорно лишали эти месяцы.
Наверное, это первый признак моего безумия, но я даже обрадовался такой встрече с его стороны. Вот этого я и ожидал. Вот это была моя стихия. Презрение, равнодушие, злость. То, к чему я привык, то, с чем умел справляться. В отличие от обезоруживающего восхищения и любви.
Он продолжает молча стоять передо мной, и я закрываю глаза, позволяя своему сознанию пересечь расстояние, разделяющее нас и проникнуть в его голову…вот только натыкаюсь на нечто, похожее на непробиваемую стену. Что за чертовщина?! Слышу тихий смех и тут же вскидываю голову вверх, ощущая ответные точечные удары прямо в виски. Изнутри. Вот же сукин сын! Решил показать, что не уступает в силе?
Поворачивается ко мне и с широкой улыбкой, напоминающей, скорее, оскал, цедит сквозь зубы.
– Добро пожаловать домой…папа!
Сказал и, не дождавшись ответа, развернулся на пятках и последовал в противоположную от лестницы сторону. Что ж…хорошо. Это действительно отлично, Мокану. Ты боялся не справиться с той волной любви, которую на тебя обрушила твоя семья? Теперь у тебя есть, как минимум, одна причина в полной мере ощутить себя в своей стезе. Кажется, твой старшенький не только унаследовал твою внешность, но, что больше всего удручало, твой долбаный невыносимый характер.
***
Я держал на руках спящего Ярика, вдыхая запах его волос и улыбаясь размеренному дыханию. За эти две недели, что провел рядом с ним, стало настолько естественным укладывать его самому и лежать с ним по нескольку часов, целуя одними губами нежные темные волосы на макушке и боясь даже пошевелиться. Он чувствовал, когда я отходил от него, и, проснувшись, в панике искал меня по всему дому.
Марианна предположила, что это из-за страха снова потерять меня, и я действительно видел этот страх на дне его глаз каждый раз, когда ложился на его кровать, задирая не помещающиеся на его постели ноги на стену. И еще с полчаса пытался успокоить его, объясняя, что нельзя смеяться над отцом, которого боится всё грёбаное Братство, так громко. Ведь наши враги могут быть где угодно и услышать этот совершенно непочтительный в адрес короля европейского клана смех.
И только после того, как я убеждался в том, что ребенок уснул, я, наконец, мог позволить себе добраться до блюда, которого ждал эти несколько часов. До блюда, при виде которого начинало печь дёсны и выделялись слюни, а в голове одна за другой вспыхивали такие картины, что приходилось едва ли не подушкой прикрываться, чтобы скрыть эрекцию. А она этим пользовалась. Марианна. Эта женщина носила самые скромные наряды так, будто на ней не было ничего, кроме нижнего белья. Неважно, в чём она была – шерстяное платье до колен или костюм для верховой езды, я сатанел от одного взгляда на её обтянутые тканью бёдра или выглядывавшую из декольте полоску груди.
И…Дьявол, как же всё-таки сложно надолго скрыться от двоих детей даже в особняке! Особенно от детей со сверхспособностями и сверхчутким слухом и нюхом. Марианна говорила, что всё дело в том, что они ужасно соскучились по мне. И это было самое лучшее, что я мог ожидать от своих детей. Но…
«– Чёрт, малыш, я сейчас душу готов продать за час наедине с тобой.
– Всего лишь час, Ник? Так мало?»
Отвечает мысленно на мой беззвучный крик души, невинно улыбаясь нашей дочери, что-то активно рассказывающей ей и щелкающей указательным пальцем по смартфону.
«– А тебе мало, значит?
– Мне всегда тебя мало.
– В таком случае…сама виновата, малыш. Пощады не жди».
И я откидываюсь на спинку дивана, с наслаждением глядя на её расширяющиеся от возбуждения зрачки и сбившееся дыхание, на хаотично подымающуюся грудь и крепко стиснутые пальцы, которыми она вцепилась в подлокотник кресла.
«– Выдержишь час в таком ритме, м, Марианна? – затянуться сигарой, улыбаясь тем картинкам, которые она видит сейчас в своем сознании.
– Ниииик…только не при них. Прошу!»
И я позволяю ей выдохнуть. Чтобы уже через несколько минут переместиться с ней в какую-нибудь из крытых веранд и взять по-настоящему, затыкая её рот то ладонью, то своими губами, отдавая в её губы своё рычание.
Моё сумасшествие. По прилёту домой ни черта не изменилось. Я хотел её так же одержимо и каждую секунду, когда она находилась рядом. И каждую секунду, когда думал о ней, если она была далеко. Постоянно. Я всё ждал, когда же наступит пресыщение ею…Ни хрена! К нам приезжали какие-то гости, знакомые, родственники. Я сам себе давал установку приглядеться к женщинам, испепелявшим меня откровенными взглядами, и…Ни хрена, мать её! Мне не было противно смотреть на них. Как не было бы противно смотреть на тумбочку в нашей спальне. И возбуждали они меня абсолютно так же, как та самая тумбочка.
В отличие от этой ведьмы, сводившей с ума одной только улыбкой.
– Папа, – я вздрогнул, поворачивая голову к двери. Настолько ушёл в свои мысли, что не услышал, как Ками вошла в комнату.
– Что, принцесса? – шёпотом, укладывая Яра на кровать и осторожно вставая с постели.
– Пап, я поговорить хотела.
– А тебе
