Чужая она нам!
Да только видит Карл, что не внемлет ему Яков, что хмурится и губы свои сжимает.
Вновь вздыхает Карл и говорит примирительно:
— Да разе против нее я? Коли любишь ее, так держи при себе в полюбовницах. Она, чай, привыкши не одна быть! А сам покуда девку справную себе сыщи, с которой под венец пойдешь!
— Как я могу с другой под венец пойти, когда я ее люблю! — говорит Яков.
Вновь серчает батюшка его.
— Помяни слово мое отцово — не будет тебе счастья с басурманкой! Уж все про вас только и говорят!
Да тихим шепотом слухи, что по Санкт-Петербургу ползут, пересказывает.
— Судачат, будто привез ты из Персии басурманку, у самого шаха ее отбив, и будто через то сам тоже мусульманином стал, от бога нашего вовсе отказавшись! И что желаешь ты ныне гарем учредить из девок русских, в веру магометанскую их насильно обратив и лица их чадрой закрыв! Ей-ей!.. Боятся уж тебя, наказывая дочерям своим на глаза тебе не показываться.
— Да ведь вранье все это! — вскричал Яков.
— Оно — так, да на всяк роток не накинешь платок! — ответил Карл. — Меня уж и государыня-императрица Елизавета Петровна спрашивала, что это за персиянин при рентерее ее состоит и не станет ли с того убытка?
Эх, перекреститься бы ей сызнова!.. Как будто Яков того же не желает!.. Да только непросто оказалось дело сие сладить! Сколь чинов церковных Яков прошел, о том прося, да доказывая, что не по своей воле Дуняша в веру басурманскую пошла. Да только не слушают его, говоря, что кто не хочет бога своего предавать, того к тому не принудить! Да про святых мучеников ему рассказывают, на святость их указывая!
Коли в она сразу, по рождению своему, нехристью была да решила, от Аллаха отказавшись, в православную веру перейти, тогда препятствий не было бы! А так — нет веры ей и нет прощения!
И коли так вышло, что разные у них боги, то соединиться узами брачными им не дано! Отчего, как народятся у них детишки, будут они признаны прижитыми и ни званий, ни герба, ни привилегий родителя своего уж не унаследуют!
Да видно, не понимает того Яков, любовью своей будто огнем ослепленный!
Но понимает отец его, Карл Фирлефанц, что сам, как отроком был, в одночасье батюшку своего потерял, а с ним дворянство, да верной службой матушке-императрице обратно его выслужил, из простых солдат поднявшись. И герб и имя сыну своему передал! А тот, нехристь в жены взяв, уж ничего детям своим передать не сможет, отчего дворянский род Фирлефанцев во второй раз пресечется!
— Опамятуйся, Яков! — молит его Карл. — Коль не себя, то меня хоть пожалей! Пятнадцать лет, верой и правдой служа да турков воюя, живота своего не щадя, добывал я дворянство наше. Разе ж можно теперь из-за девки, из-за басурманки все терять?!
Но не слушает его Яков, хмурится да головой мотает.
— Никто мне, окромя Дуняши, не мил. Буду с ней жить!
— Да как можно, заповеди божьи не блюдя, без благословения жить? Ведь прелюбодеяние то — грех великий пред богом и людьми!
— А коли так, коли не дают Дуне в прежнюю веру оборотиться, так пойду я тогда в мусульмане, дабы по-божески все было!
Ахнул Карл да руками всплеснул!
Такое удумать!.. И как только язык у Якова не отсох о том сказать? Чтоб сын его басурманином стал, от бога своего открестившись?
А Яков знай свое заладил.
— Раз наш бог мне не в помощь, может быть, Аллах ко мне милосердней будет да с Дуняшей меня соединит!
Да ведь не только о том говорит, но и думает!..
Видит Карл — не сладить ему с сыном. Уперся тот, будто бычок, — с места не своротишь! Видно, надобно что-то придумывать!
Да решил, как прежде не раз делал, идти на поклон к государыне-императрице, дабы испросить у нее совета и защиты.
Чай, не откажет Матушка, вспомнив былые его заслуги. Ведь то он, как унтером простым был, на трон ее подсаживал, головой своей при том рискуя.
К ней идти надобно — боле не к кому. Выше царицы только бог!..
Так решил Карл.
Да только с пустыми руками к царице не пойдешь! Не принято на Руси просителям без подарков являться. К писцу за бумагой малой явиться надобно — и то, будь любезен, отрез ткани ему неси али медов сладких, не то сживет он тебя придирками своими!
А тут не писец — сама матушка-царица!
Стал думать Карл, что государыне поднести. Медами-то ее не удивишь!.. Нет у Карла ничего, царской особы достойного! Не нажил!
Да вспомнил тут про украшения, что возлюбленная сына его из Персии привезла и на себе, не снимая, носит, — про перстень с рубином величины необычайной и колье о восьми концов с четырьмя алмазами по краям да еще одним в центре.
Такой подарок, верно, по душе придется государыне-императрице, что умеет ценить изящные вещицы.
Сказал Карл о том сыну своему Якову.
Обрадовался Яков.
Да не обрадовалась Дуняша! А, напротив, опечалилась да сказала:
— Украшения те поднес мне господин мой, правитель Персии шах Надир Кули Хан, наказав носить их, с себя не снимая, ибо имеют они магическую силу. И что будто бы, пока они на мне, ничего дурного со мной случиться не может, а коли сниму — то ждут меня несчастья!
Усмехнулся Карл речам таким неразумным.
А Яков нахмурился, как о шахе и подарке его ему напомнили!
— Может, и заколдованы они, да только колдовство их дале Персии не пойдет, — рассудил Карл. — Ныне ты на земле русской, где свои порядки и свои колдуны. Здесь чужая магия не в ходу!
Молвил так да руку к Дуняше протянул.
Вздохнула та да кольцо с пальца и колье восьмиконечное сняла и отцу Якова протянула.
Принял тот дар бесценный да, не удержавшись, к глазам приблизил, чтобы полюбоваться камнями.
А и верно — хороши самоцветы! Уж так хороши, что в рентерее равных им чистотой и прозрачностью почти нет. Не сможет матушка-государыня отказаться от такого подношения!
Положил Карл кольцо с колье в шкатулку резную да поехал во дворец.
А как приехал и получил аудиенцию, упал на колени.
— Не обидь, матушка, прими подарок сей скромный, хоть красоты твоей и величия не достоин он!
Да, протянув, раскрыл шкатулку, где на подушке бархатной драгоценности лежали.
Кивнула Елизавета Петровна, шкатулку приняв. А как кольцо да колье увидела, глаза ее заблестели и стала она драгоценности те примерять, к себе прикладывая, игрой света в камнях любуясь.
А как налюбовалась вдоволь, обратно в шкатулку их сложила, велев в спальню свою нести, дабы вечером, с платьями, их пред зеркалом примерить.
