— Это ваша вина.
Леннарт Оскарссон протянул руку:
— Желаю удачи.
Фредрик посмотрел на его руку, но не пожал.
— Опустите руку. Я не стану ее пожимать.
Слова Фредрика — как пощечина, Оскарссон сник, тяжело задышал, умоляюще глядя на него.
Рука по-прежнему висела в воздухе. И дрожала. Фредрик отвернулся.
Леннарт Оскарссон подождал, потом на мгновение положил руку на плечо Фредрика, закрыл дверь и запер ее за собой.
Сразу после обеда дождь кончился, единственный звук, который он слышал, стук по оконному стеклу, прекратился чуть ли не внезапно. Много дней подряд лило не переставая, и вдруг тишина, пустая тишина. Он подошел к окну, посмотрел на небо, у горизонта уже посветлело, ближе к вечеру, наверное, прояснится.
В ожидании он просидел на стуле еще шесть часов. Мимо демонстрантов у ворот они проехали утром, а когда два охранника отперли дверь и вошли, день уже клонился к вечеру. Эти здоровяки с дубинками и властной походкой, похоже, не впервые забирали новичков и знали, что теперь-то и нужно показать, кто тут главный, внушить уважение. Один, в очках с синей оправой, держал в руке несколько бумажек, перелистал их, коротко прочел:
— Стеффанссон. Это ваше имя?
— Да.
— Так вот. Сейчас мы отведем вас в отделение.
Фредрик по-прежнему сидел.
— Слушайте, я просидел здесь семь часов.
— Ну и что?
— Почему?
— Так вышло.
— Вы хотите мне что-то сообщить?
— Вы о чем?
— Мне поэтому пришлось так долго ждать?
— Ничего особенного тут нет. Так вышло, и всё.
Фредрик вздохнул. Встал, приготовился.
— Куда пойдем?
— В ваше отделение.
— Что это за отделение?
— Обычное отделение.
— Что за народ там сидит?
Охранник решил сохранять спокойствие. Обвел взглядом стерильное помещение — голые стены, койка без белья, стул, теперь пустой.
— Слишком много вопросов.
— Я хочу знать.
— Что вы хотите услышать? Отделение общего режима. Те, кто там сидит, совершали все преступления, какие только можно совершить. Кроме сексуальных. Для этого у нас есть специальное отделение. — Он умолк, развел руками. — Вы, похоже, еще не поняли, Стеффанссон. Теперь это ваш дом. А остальные вроде как друзья.
Они медленно шли по подвальному коридору. Фредрик глядел на разрисованные стены — терапевтическая работа заключенных, бездарные рисунки без смысла. Прошли через три запертые двери, возле каждой повторялся один и тот же ритуал: охранник смотрит в камеру слежения, дверь щелкает, когда ее отпирают откуда-то из дежурки, охранник снова кивает в камеру, вроде благодарит. Фредрик считал шаги, коридор длинный, не меньше четырехсот метров. Навстречу попадались другие заключенные, в сопровождении других конвоиров, кивали ему, он кивал в ответ. Последний поворот, белые стрелки на стене с пометкой Отд. X. Вот, значит, как оно называется, его отделение.
Вверх по двум лестничным маршам. Снова запертая дверь. Табличка Отд. X, теперь уже на двери.
Сильно пахнет едой. Чем-то жареным. Салакой, что ли? Конвоир, открывший дверь, заметил, что он повел носом.
— Только что был ужин. Вам потом принесут.
Впереди тянулся неприглядный коридор.
В самом начале — комната с телевизором, где несколько зэков, полулежа на диване, играли в карты. Дальше — узкий проход с камерами, большинство дверей приоткрыты. Потом небольшое помещение со столом для пинг-понга.
— Вам дальше. Почти в самый конец. Камера номер четырнадцать.
Картежники подняли головы, когда он проходил мимо. Один — смуглый, в шрамах, с золотой цепочкой — совсем недавно громко разговаривал, а теперь уставился на него. Рядом с ним здоровенный детина с бритой головой, на вид вроде культуриста. Напротив — иностранец, маленький, чернявый, с усами, турок или, может, грек. В углу — худой, костлявый мужик, сразу видно, наркоман.
Он вошел в открытую пустую камеру. Размером чуть больше, чем в СИЗО. В остальном такая же. Койка, стол, стул, узкий шкаф, рукомойник. Зарешеченное окно, вид на стену тюрьмы. Бледно-зеленые стены, желтый, как моча, потолок. Он сел на незастланную койку. В ногах одеяло и простыня, в изголовье подушка без наволочки.
Он поступил так же, как утром в камере СИЗО, выпустил боль, хлопнул ладонью по стене и громко захохотал.
— В чем дело?
— Ни в чем.
Охранник теребил очки в синей оправе.
— Вы смеетесь.
— А что, нельзя?
— Я подумал, у вас нервный срыв.
Фредрик взял одеяло и простыню, застелил кровать. Ему хотелось отдохнуть. Хотелось закрыть дверь и смотреть в потолок.
— Пожалуй, вы отчасти правы.
Фредрик взглянул на охранника, а тот продолжал:
— Вы действительно долго сидели в приемной. Может, хотите принять душ? Я принесу полотенце.
Фредрик выпустил подушку.
— Пожалуй.
— Тогда сейчас принесу.
Фредрик окликнул его:
— А не опасно?
— Что именно?
— Душ принимать.
— Душ?
— Риск изнасилования.
Охранник улыбнулся.
— Можете быть совершенно спокойны, Стеффанссон. В шведских тюрьмах заключенные не терпят педерастов и сексуальных маньяков. В душевой никто никого не трахает.
Фредрик сел на полузастеленную койку и стал ждать. Надо бы достелить, выложить из пакета туалетные принадлежности. Он стал считать черточки. Кто-то накорябал красной ручкой длинные черточки вдоль плинтуса. Он стал их считать. Дошел до ста шестнадцати, когда вернулся охранник, с полотенцем в руках.
В банных тапках он зашагал по коридору. Двое зэков, очевидно его ближайшие соседи, поздоровались с ним, крепко пожали руку. Он прошел мимо телеуголка и картежников. Наркоман возмущался насчет того, что в колоде оказался лишний король, смуглый с золотой цепочкой приказал ему заткнуться. Фредрика смуглый заметил не сразу, но уставился так же, как раньше, бешеными глазами, он ненавидел его, а Фредрик не знал за что.
Большое помещение. Четыре душа. Он был один. Закрыл дверь в коридор, чтобы не слышать голоса, остаться наедине с водой, которая будет сбегать по телу, поможет на время покинуть действительность.
Малосрочник видел новичка. Он помнил возбужденную беседу вертухаев накануне в караулке. Помнил, что они говорили. Когда этот мерзавец снова прошел мимо с полотенцем через плечо, он прямо посреди игры сложил карты.
