— Я всегда считал, что приношу пользу. Делаю доброе дело. Поступаю справедливо. Может, так оно и есть. — Все это время Сундквист сидел повернувшись к нему лицом, Фредрик чувствовал его дыхание. — Но сейчас. Вы понимаете? Конечно, понимаете. Понимаете, как мне стыдно сидеть здесь и охранять вас, перевозить вас в учреждение, где вас посадят за решетку. Черт подери! Обычно я никогда не ругаюсь, но сейчас… Черт подери, Стеффанссон, черт подери!
Наверное, это симпатия. Только вот Фредрик плевать хотел на симпатию.
Сундквист наклонился вперед, потянул Фредрика Стеффанссона за мокрую рубашку.
— Несколько месяцев назад здесь точно так же сидел Лунд. А теперь вы. Как обыкновенный убийца. А я слежу, чтобы обошлось без эксцессов. Стеффанссон, я искренне прошу у вас прощения.
До сих пор Эверт Гренс молчал. Теперь же он откашлялся и произнес:
— Свен. Достаточно.
— Достаточно?
— Да, достаточно.
Некоторое время ехали в тишине. Трасса с ограничением скорости до девяноста, в нескольких десятках километров к северу от Стокгольма. Дождь не унимался. Дворники двигались вправо-влево, сгоняя воду, хлеставшую по лобовому стеклу.
Автобус съехал с магистрали, миновал кольцевую развязку, две бензоколонки, свернул на дорогу поуже, с домами по обеим сторонам. Именно здесь появились первые демонстранты.
Километр за километром. Длинная вереница людей, которые пели, кричали хором, размахивали большими плакатами.
У Фредрика засосало под ложечкой, как во время демонстрации у Крунуберга. Чужие люди скандировали его имя, они не знали его, не имели к нему ни малейшего отношения. Что давало им такое право? Они стояли здесь не ради него. А ради самих себя. Это их манифестация, не его. Их страх, их ненависть.
Последние сотни метров — строй демонстрантов уплотнился. Щебеночная дорога к большим воротам Аспсосского учреждения. Фредрик потупил взгляд, неотрывно смотрел на свои колени. На сей раз обстановка спокойнее, в атмосфере нет ни угрозы, ни агрессии, но он не мог на них смотреть, не мог, и всё, будто испытывал отвращение.
На некотором расстоянии от ворот автобус остановился. Дальше просто-напросто не проехать. Эверт Гренс быстро прикинул — демонстрантов тут несколько тысяч. Молча стоят. На дороге. Между автобусом и воротами Аспсосского учреждения.
— Просто сидим. И ждем. — Эверт обращался к молодым коллегам на переднем сиденье, к Фредрику, к Свену. — Такого, как прошлый раз, не будет. Они только показывают свое отношение. Не провоцируйте их. Скоро их уберут.
Фредрик не поднимал глаз. Он устал. Хотел спать. Хотел покинуть автобус и людей за окном, хотел надеть бесформенную тюремную робу и лечь на койку в своей камере. Хотел увидеть потолок, лампу на нем, считать часы.
Ждали они двадцать минут. Демонстранты не пели, не кричали, просто стояли безмолвной стеной. Пока не подъехало подкрепление. Шестьдесят полицейских. Со щитами и дубинками они приблизились к толпе, начали расчищать дорогу. Никакого шума, никаких угроз. Они методично уносили от ворот недвижимых людей, которые мешком висли у них на руках. Когда просвет достаточно расширился, автобус медленно тронулся с места. Те, кого унесли, назад не бежали. Они вообще не шевелились. Автобус проехал буквально в нескольких сантиметрах от стены демонстрантов. Люди стояли выпрямившись, смотрели, как он едет мимо, приближается к воротам и въезжает на территорию тюрьмы.
Эверт и Свен держали Фредрика за плечи. Последние метры до караульного помещения они прошли пешком. Оба посмотрели на него, коротко кивнули, повернулись и пошли прочь. Они уже не в ответе за Фредрика Стеффанссона. Они арестовали его, он получил приговор и доставлен на зону. Где и останется под надзором. На десять лет. Чтобы не совершить снова то же преступление.
Фредрик проводил полицейских взглядом. Они возвращались в другое общество, в то, что вовне. Двое охранников провели его внутрь, в первую комнату слева, с открытой дверью. Там его внесут в списки.
Оба наблюдали, как он раздевался. Надев резиновые перчатки, осмотрели его рот, потом раздвинули ему ягодицы, прощупали анальное отверстие. Забрали его одежду, положили в шкаф. Выдали ему мешковатую робу, он ее принял, надел. Он заключенный, на нем тюремная роба, он один из многих. Охранники провели его в другое помещение — койка, стол, решетка на окне и стена поодаль, — велели ждать и заперли дверь, сказав, что скоро его отведут в отделение.
•
Целый час он сидел на стуле в ожидании.
Снаружи лил дождь, на газоне между серой бетонной стеной и зарешеченным окном появились лужи.
Он старался думать о Мари, но не получалось.
Она не хотела оставаться в его мыслях. Ускользала. Ее лицо — как в тумане, ее голос, он его не слышал, не помнил, как он звучал.
В дверь постучали.
В замке повернулся ключ. Вошел мужчина в форме охранника. Вроде бы знакомый, Фредрик видел его раньше, только вот где?
— Прошу прощения, я ошибся.
Охранник быстро огляделся и шагнул к выходу.
Фредрик напряг память. Знакомый. А может, и нет.
— Постойте!
Охранник обернулся:
— Да?
— Что вы хотели?
— Ничего. Я ошибся дверью.
— Я вас знаю. Кто вы?
Охранник медлил. Несколько месяцев он пытался подавить чувство вины, и теперь оно нахлынуло вновь.
— Меня зовут Леннарт Оскарссон. Я начальник одного из здешних отделений. Так называемого отстойника. Это одно из двух отделений, где содержатся сексуальные преступники.
По телевизору. В интервью. Вот где Фредрик видел его.
— Это ваша вина.
— Я отвечал за него. Я дал добро на перевозку в больницу, и он сбежал.
— Это ваша вина.
Леннарт Оскарссон смотрел на человека, который сидел в метре-другом от него. И думал о времени, минувшем с тех пор, как Лунд совершил побег, с тех пор, как отец, сейчас винивший его, потерял свою дочь. Уже тогда Оскарссон носил в себе чувство вины — его измена Марии, чувства к Нильсу, он пытался любить обоих, но все провалилось. Потом Лунд и девочка, изрезанная, лежащая под елкой, — казалось, чувство вины уже переполнило чашу; Мария, и Нильс, и Бернт Лунд, и Мари Стеффанссон, и Фредрик Стеффанссон преследовали его днем и ночью, он прятался, лежал в постели, не смел встать.
— Я много говорил о вас с одним коллегой. С коллегой, которому доверяю. Фактически мы вместе живем. Я всегда его слушаю. И мы одного мнения. Лунд сидел здесь, но мы обеспечивали ему весь возможный уход. Испробовали все существующие формы терапии.
Леннарт Оскарссон по-прежнему стоял в дверях. Они ровесники. На лбу у него выступил пот, волосы взмокли.
— Я очень сожалею о случившемся. Но теперь мне надо идти.
