шесть?
Я не глядя забираю листок и киваю послушно, как ребенок.
– У тебя самой есть планы на сегодня? Если нет, то советую заглянуть в Музей современного искусства. Если широко раскрыть глаза, то можно обнаружить там то, что придется тебе по душе. – Она подмигивает. – Купишь себе открытку. Значит, увидимся в шесть.
И она сбегает, оставив меня одну. Над головой кружат чайки в непрекращающемся поиске пищи. Я тоже окоченела. Пора и мне куда-нибудь двинуться, но нет, я стою столбом и гляжу на разбивающиеся о берег волны.
42
Энни, 1989
Энни сидит у окна. Поезд медленно въезжает в Рим. Пока что в купе проснулась только она, это позволяет ей насладиться недолгим покоем. Рим – вроде город, а словно целая страна – раскинулся на много квадратных миль. По обеим сторонам от путей стоят высокие жилые дома, обшарпанные, неказистые, исписанные серыми и красными граффити. Они напоминают ей ранние работы Урсулы: та же злость, тот же вызов, тот же отказ подчиняться. Важно ли живущим здесь людям, что их дома в таком плачевном состоянии? Или им все равно?
Еще нет восьми часов, но температура в купе уже давно выше комфортной. Энни глубоко дышит, надеясь провентилировать легкие, но спертый воздух для этого непригоден. Пока поезд мчался сквозь ночь, ей хотелось открыть окна, но это значило бы впустить в вагон все станционные шумы, лязг при торможении и при наборе скорости… В итоге Энни почти не удавалось поспать из-за духоты. Проблема курицы и яйца… Сейчас, стоя на цыпочках рядом с их чемоданами, громоздящимися на полу, она все же открывает окно. Врывающийся снаружи воздух не то чтобы освежает, но хотя бы позволяет перевести дух.
Надолго они в Рим? Зигзаги их гран-тура по Европе сродни скитаниям пары богатых викторианцев. Пока что ей всюду нравилось, исключением стал только Санкт-Петербург, впечатления от которого испортила открытая враждебность местных властей вкупе с отвратительной едой. Тилли ей твердила, что они смельчаки, дерзнувшие заглянуть за «железный занавес», что оказаться там, куда почти не суются туристы, – редкая привилегия, но Энни откровенно томилась и испытала сильное облегчение, когда поезд снова перевез их через границу Западной Германии. Германия тоже была чужой, но хотя бы более безопасной.
И вот теперь – Италия. Сперва Венеция, потом Пиза, Флоренция и, наконец, Рим. Скачки с места на место согласно плану Тилли. Энни ходит за ней по пятам, готовая изображать радость, когда ей указывают на очередное необыкновенное здание, очередное прославленное полотно. Тилли утверждает, что Рим – сокровищница древней истории и похищенных богатств. Думая об Англии, Энни кусает губы, чтобы не потерять самообладание. Все ее силы уходят на то, чтобы ни о чем не думать.
Проводник идет по коридору и что-то объявляет по-итальянски. Энни ни слова не понимает, но догадывается, что он будит пассажиров и торопит готовиться к выходу. Поезд следует до Неаполя, стоянка в Риме короткая. Энни осторожно трогает Тилли за руку. Та вздрагивает, почти сразу просыпается, опять крепко жмурится, с трудом продирает глаза – и вот она уже как будто и не спала минуту назад. У Тилли ни в чем не бывает промежутков, ей чужды серые зоны.
– Приехали, – шепчет Энни, стараясь не потревожить других обитателей купе.
Тилли ерзает, потягивается, разминает затекшие от длительного сидения ноги, трет онемевшие бедра, улыбается Энни.
– Завидую тебе: ты впервые увидишь Колизей! – Глаза Тилли сияют. – Ты в него влюбишься, это что-то невероятное. Как и все здесь. Тысячи лет истории спрессованы воедино! Сами стены источают эту атмосферу древности. Только представь, сколько людей топтали здешние мостовые!
Но Энни не дано этого представить, ей невдомек, о чем толкует Тилли, она просто научилась слушать, когда та впадает, как сейчас, в восторженный раж. Для Тилли история гораздо важнее, чем для Энни. Может, она внимательнее слушала в школе? Некоторые места, которые они посетили, вызывали у нее очень сильные чувства. Энни пыталась от нее не отставать, но постройки – они и есть постройки, к тому же обветшалые. Приятно тонко чувствовать прошлое, но так ли обязательно беречь любое старье?
– Римляне пресыщены всеми этими богатствами у себя под носом, – продолжает Тилли, сворачивая свитер, которым укрывалась, как одеялом, и пряча его в рюкзак. – Взять хоть Виа деи Фори Империали. – Итальянские слова звучат в устах Тилли так, будто она с рождения ими сыплет. – Это улица в центре античного Рима. Хочешь – трогай Колизей прямо из окна автобуса. Свихнуться можно! Можешь себе представить, чтобы у нас грузовики сновали мимо Виндзорского замка? Хотя это разные вещи. Вообрази, что Виндзор в пяти минутах от Колизея!
Опять она взялась за свое: бомбардирует Энни своими познаниями.
Поезд останавливается, сильно вибрируя, от тряски просыпается женщина в их купе, открывает глаза, видит надпись «Рим» над платформой и снова засыпает. Тилли хватает свой рюкзак и переступает через ее вытянутые ноги, закатив глаза, – неудобно же! Она сдвигает дверь купе, и они ныряют в вокзальную суету, начинающуюся, кажется, прямо в вагонном коридоре. Путешественники толкаются, спеша выйти, проводник кричит и жестикулирует как безумный, из станционного громкоговорителя звучат непонятные объявления.
Энни выволакивает из вагона свой обшарпанный чемодан из искусственной кожи, стараясь не отстать от Тилли. Та обходится модным рюкзаком, не создающим логистических трудностей, от которых так страдает Энни. При отъезде из Англии Тилли обещала купить ей такой же рюкзак со словами: «А то ты как цыганка…» Но рюкзак так и остался в проекте, а Энни не любит напоминать, Тилли и так сама за все платит. Кажется, это ее не затрудняет, но Энни неудобно, и она старается лишний раз не привлекать к этому внимание. Энни проще игнорировать тот факт, что она снова впала в финансовую зависимость от другого человека.
Тилли решительно шагает по платформе, дружески маша рукой другим пассажирам со словами «Buon giorno», как будто все они ее друзья. У Тилли друзья по всему миру – так, по крайней мере, кажется Энни.
Энни торопится за ней, волоча тяжелый чемодан обеими руками. У нее вспотела спина, и вообще они еще не завтракали.
– Как думаешь, здесь есть камера хранения? – кричит она Тилли в спину, но та не слышит или притворяется глухой.
Римские улицы живут своей шумной жизнью: гудят машины, носятся туда-сюда, как злые осы, мотороллеры. Сплошные крики и жестикуляция. Куда Энни ни взглянет, всюду люди бездельничают с занятым видом. Тилли сворачивает с главной улицы и находит маленькое кафе, где они
