головой: «Что они с ним сделали?! Ведь Пушкин-то был один!»
В первой половине ХХ века профессор Максим Кончаловский был не менее знаменит, чем его родной брат Пётр, маститый художник. В то самое время, когда Александр Мезенцов валил лес и долбил киркой гранит в северных лагерях, Пётр Кончаловский вдохновенно писал… портрет его великого прадеда!..
Художник долго бился над образом поэта, пока однажды счастливо не познакомился с Анной Александровной Пушкиной, внучкой поэта. Сам Пётр Петрович так о том рассказывал: «Невероятно помог мне один случай: в Историческом музее обещали показать ватное одеяло пушкинской эпохи, а когда я пришёл посмотреть на него, внезапно познакомился с живой внучкой поэта. Всё, чего я не мог высмотреть в гипсовой маске, над чем трудился, мучился и болел, сразу появилось предо мною. И, самое главное, я увидел у внучки, как раскрывался рот её деда, какой был оскал зубов, потому что внучка оказалась буквально живым портретом деда, была ганнибаловской породы… Я так обрадовался тогда, что совсем потерял голову и принялся как ребёнок целовать эту маленькую милую старушку. После этого работа пошла настоящим ходом, с большим воодушевлением».
Красочное полотно «Пушкин в Михайловском», где ссыльный (!) поэт запечатлён в минуту наивысшего поэтического вдохновения, предстало перед восхищёнными зрителями. Картина не оставила равнодушным ни одного из посетителей художественной выставки, что открылась в декабрьской Москве 1932-го. Увы, тот живописный шедевр правнуку поэта видеть не довелось…
Но вернёмся к брату художника, профессору Максиму Петровичу Кончаловскому. Европейская знаменитость, крупный клиницист, основатель школы клиники внутренних болезней, декан медицинского факультета МГУ, он участвовал в международных медицинских конгрессах в Мадриде и Париже. И внешне являл собой весьма импозантную личность – высокий, статный, с красивыми седыми усами. «…Господин, с французской остроконечной бородкой и усами седыми, пушистыми и лихими, как у французских рыцарей…» – таким предстаёт профессор Преображенский в фантастической повести «Собачье сердце».
Любопытная деталь: Михаил Булгаков наделил образ Филиппа Филипповича, «величины мирового значения», реальными чертами московского профессора Максима Кончаловского, блестящего терапевта-диагноста. Хотя по другой, более признанной версии, прототипом героя булгаковской повести стал родной дядюшка писателя и тоже профессор-медик Николай Покровский. Не исключено, оба они внесли «лепту» в создание необыкновенно привлекательного образа профессора Преображенского.
Благообразная внешность доктора Кончаловского, его врождённая величавость, приятный тембр голоса, спокойствие, доброжелательность и уверенность вселяли надежду на исцеление даже у обречённых больных. Но и такой, казалось бы, всемогущий врач оказался беспомощным, чтобы спасти жизнь двадцатичетырёхлетнего молодого человека…
Через девять дней после возвращения в Москву Александр Мезенцов тихо угас. На календаре значилось: 28 октября 1932 года.
…Разрешение похоронить правнука поэта на Новодевичьем кладбище, где уже были родовые могилы Мезенцовых и Пушкиных, дал сам комендант Кремля Рудольф Петерсон: к тому времени старинный монастырский погост имел статус правительственного. Правда, разрешил комендант с оговоркой: «Хоронить на исходе дня, когда стемнеет, после восьми часов вечера». Ведь почивший не успел «выправить» себе вид на жительство в столице – так объяснялось то нелепое требование. К слову, минет всего пять лет, и сам прежде всесильный комендант Московского Кремля, латыш Рудольф Августович Петерсон, будет арестован за участие в «контрреволюционной террористической организации». И не избежит скорого расстрела.
…Отпевали Александра Мезенцова в старой церквушке Святого Власия, затерявшейся в одном из арбатских переулков. Верная нянюшка и здесь не покинула своего былого питомца: всю ту скорбную ночь провела в церкви, подле него…
«Наконец настало время, мы подъехали к монастырскому кладбищу; нам открыли кладбищенские ворота с улицы, и машина подъехала к самой дорожке. Освещения не было – кругом тьма. И тут зажглись два ярких факела – они были сделаны руками друзей. Факелы пылали таинственно, загадочно разливая вокруг свой свет. Мне на всю жизнь запомнилась эта, непередаваемая словами картина: два пылающих факела, которые освещают в окружающей тьме небольшую яму с насыпанной вокруг землёй, и на краю её бедный, закрытый, готовый опуститься в эту землю гроб – Сашин гроб, фантастически освещённый!
Мир тебе и покой, мой любимый брат!» – этим возгласом завершает Наталия Сергеевна те тягостные воспоминания.
Как, однако, схожи разделённые столетием мрачные картины похорон: Александра Пушкина и его правнука! Так же тайно и так же под таинственным ночным покровом гнали возок с телом убитого поэта из Петербурга в Святые горы!
…Сергей Петрович Мезенцов на похороны сына не успел: он приехал в Москву, обретя выстраданную свободу, несколькими днями позже. Старый генерал тихо жил в Москве, в осиротевшей семье, до зловещего тридцать седьмого, когда вновь был арестован и бесследно сгинул в одном из далёких северных лагерей. Более увидеться с дочерью Наташей, единственной из его детей оставшейся к тому времени в живых, Сергею Петровичу не довелось.
В новом приговоре значилось: десять лет режимных лагерей «без права переписки». Данные о его смерти разнятся: по одним сведениям, генерал был расстрелян в том же памятном тридцать седьмом, по другой версии, смерть-освободительница пришла к нему в декабре 1945-го, в год Великой Победы.
«Так трагически оборвалась ветвь Мезенцовых по мужской линии», – горестно заключает Наталья Сергеевна. А вместе с гибелью её брата не стало и одной фамильной ветви пушкинского древа – грубо обломанной младой ветки…
Имя Александра Мезенцова почти забыто. Да, во время народных торжеств, ликований и славословий по поводу очередного пушкинского юбилея о несчастном правнуке поэта и его загубленной, волею тогдашних «вершителей и устроителей судеб», жизни вспоминать не принято. Будто и не было его, двадцатилетнего студента, красивого юноши, с мечтательно-вдумчивым взглядом. И с незримым мученическим венцом – то ли из терновника, то ли из колючей проволоки.
…В Петербурге, на постаменте конного монумента Петра I, водружённого близ Михайловского замка, император Павел I повелел выбить лаконичную надпись: «Прадеду правнук». Казалось бы, причём здесь давний царский монумент, творение славного Растрелли?!
Но схожие незримые строки «Правнуку прадед» будто пылают на памятнике Пушкину в одной из бывших лагерных «столиц»! Фантастическое видение… Ведь это и ему, Александру Мезенцову, что прожил краткую страдальческую, но честную жизнь, ничем не посрамившему имя прадеда, великого поэта, воздвигнут памятник в Ухте.
В венце из колючей проволоки
…И, сплетши венец из терна, возложили Ему на голову и дали Ему в правую руку трость; и, становясь пред Ним на колени, насмехались над Ним, говоря: радуйся, Царь Иудейский!
Евангелие от Матфея
Не счесть, какое множество памятников Пушкину «расселилось» по странам и континентам – от мировых столиц Парижа, Брюсселя, Мадрида до скромных деревень и посёлков Яропольца, Бернова, Захарова!
Но вот
