с каким-то довольно влиятельным националистическим сегментом массового сознания России придется жить еще долго. Однако будущее значение этого сегмента не следует преувеличивать. Массовое сознание подвижно, и оно легко перескакивает с одного слоя представлений, навеянного пропагандой, на другой, когда новые идеи становятся общедоступными, а в особенности – когда старые представления оказываются опровергнутыми повседневной практикой. Говорят, что нет ничего успешнее успеха, но для массового сознания верно и то, что нет ничего провальнее провала.
Что касается левых, то идея об их большом электоральном потенциале на свободных выборах обычно обосновывается опросными данными, согласно которым в России ценят «справедливость» больше, чем «свободу». Вообще говоря, справедливость (как и свобода) – это благо в общепринятом понимании. В политической науке позиции партий по поводу подобных благ иногда называют «валентными вопросами», подразумевая, что по этим вопросам не может быть двух мнений, хотя артикулировать их в политической риторике можно с разной интенсивностью. И действительно, не бывает партий, которые выступают, например, против борьбы с преступностью. Но, конечно, отдельные партии могут по-разному размещать правопорядок в иерархии своих приоритетов. Точно так же надо быть совсем уж прямолинейным экономическим либералом, чтобы без оговорок сказать: я против справедливости. Однако при этом справедливость – это понятие, которое в различных допустимых с точки зрения здравого смысла интерпретациях вписывается в разные идеологии и играет в них разные роли.
Сколько-нибудь убедительно привязывать справедливость к левизне можно было десятилетия назад. Но даже и десятилетия назад она столь же убедительно пристыковывалась к социальному протекционизму, то есть к требованию о социальной защите граждан со стороны государства. Это требование с самого начала было базовым для христианских демократов, его разделяли некоторые консервативные и националистические партии. Сегодня социальный протекционизм стал отличительной чертой многих партий, которые квалифицируют (справедливо или нет) как правых популистов. Короче говоря, свои версии справедливости могут предлагать самые разные партии, как левые, так и правые, и думается мне, что левая версия может оказаться для российского избирателя не особенно привлекательной. Так что о «коммунистах и фашистах» я бы не стал особенно беспокоиться. У демократических сил будут хорошие шансы выиграть свободные выборы.
Для того чтобы достичь такого результата, демократы должны состояться не только в качестве узнаваемых оппонентов власти, но и в качестве организованной силы на всех уровнях общественного устройства – как социальных, так и территориальных. Этого невозможно добиться без удовлетворения некоторых базовых демократических требований, о которых речь пойдет ниже. Если эти требования будут приняты властями, и даже в той ситуации, когда кто-то из демократического лагеря уже войдет в состав политического руководства, на практическую реализацию этой программы уйдет довольно значительное время. Но если эту программу не реализовать, то выборы останутся фикцией.
Разумеется, выборы могут послужить важным стимулом к партийному строительству на местах. Но тогда и запускать электоральный процесс надо не с общенациональных выборов, а с выборов муниципальных депутатов. Это, я думаю, принесло бы большую пользу и может рассматриваться как одна из первоочередных мер. Общенациональные выборы – будь то парламентские выборы или выборы какой-то учредительной ассамблеи – лучше в таком качестве не рассматривать. На них следует выходить со сформировавшейся, понятной для избирателей структурой политических альтернатив. На это требуется время. По-настоящему свободные выборы – это ключевой пункт любой программы демократизации, но именно поэтому они не могут быть ее исходным пунктом.
4.6.4 Базовые требования
Продолжим разговор о требованиях, которые оппозиция могла бы предъявить властям в случае установления неконсолидированного режима с руководством, состоящим преимущественно из силовиков и чиновников. Я буду исходить из пессимистического варианта, когда стимулы этого режима к взаимодействию с оппозицией довольно слабы и обусловлены преимущественно его целью удержаться у власти, но при этом узаконить себя в глазах российской и международной общественности, а по возможности – кооптировать оппозицию, то есть, в сущности, заставить ее играть по собственным правилам. Таким образом, речь пойдет об абсолютно базовых, минималистских требованиях.
Демократии как таковой в рамках подобного переговорного процесса добиться невозможно. Более того, стремиться к этому не следует, потому что цель режима как раз и будет состоять в том, чтобы представить происходящее как полноценный переход к демократии. Однако демократия наступит только после проведения свободных выборов и создания новых, стабильных и конституционно закрепленных, политических институтов. Единственное, чего может добиться оппозиция в ходе переговоров с властью, которая стремится избежать этого исхода, но готова идти на кое-какие уступки, – это создание условий, приближающих достижение демократии, но не гарантирующих его. Гарантии демократизации не выторговываются путем переговоров. Они могут возникнуть лишь как продукт такого политического усиления оппозиции, в результате которого она в какой-то момент сможет навязать властям свою повестку дня.
Разумеется, усиление любой оппозиции в значительной мере вытекает из дискредитации властей в глазах населения. Однако надо учитывать, что мы говорим о таком варианте развития событий, при котором ключевой набор игроков в правительственном лагере уже претерпит существенные изменения, так что у властей появится возможность избежать политической ответственности за действия предыдущего руководства. Скорее всего, этот режим будет позиционировать себя как «правительство национального спасения», всячески открещиваться от нынешнего лидера и тех фигур, которые уйдут в небытие вместе с ним.
Почему уйдут именно они? Я бы предположил, что в основном в силу невезения и неправильного политического расчета. Оставшиеся у власти будут немногим лучше с точки зрения своего политического прошлого, с той только разницей, что у них будет возможность представлять себя как силу перемен. Но эта разница – существенная. Более того, она может сыграть на руку оппозиции, потому что без ориентации на перемены новое руководство просто не будет нуждаться в переговорах. Но ясно и то, что никакого гарантированного преимущества у оппозиции не будет. Придется начинать на низком старте. Впрочем, с точки зрения текущего момента этот старт может показаться не таким уж и низким, почти утопически смелым.
Что нужно сделать для того, чтобы обеспечить долгосрочное усиление оппозиции? Прежде всего, обеспечить условия для ее организованной деятельности в России. Я начну с условия, которое представляется мне особенно важным, хотя к числу фундаментальных структурных реформ явно не относится. Это – освобождение политических заключенных. Та часть оппозиции, которая остается внутри России, ныне обезглавлена и лишена значительной части актива вследствие политических репрессий. Однако без руководства и актива никакая организованная деятельность невозможна.
Важно подчеркнуть, что освобождение политзаключенных – это не моральное требование, не только вопрос о криминальной или какой-то иной справедливости. Это политический вопрос, который не решается технической мерой вроде амнистии, а требует расширенного подхода, ведущего к полному восстановлению лиц, подвергшихся репрессиям, в их
