снега впереди. Он будет тоже подрезан, тоже двинется вниз, волоча за собой камни, обломки деревьев, и все это обрушится на бандитов.
Никогда ранее Ксюша не испытывала такого ужаса и такой удушающей радости, как сейчас. Когда узнала про смерть Сысоя, сказала себе: «Собаке собачья смерть». Но все-таки пожалела его. А сейчас жалости нет и в помине. Только ненависть.
– Так вам… так… не спасетесь.
Вскипающий снег все ближе. Вот он догнал Чипчигешева, замыкающего в цепи, и тот исчез в снежном потоке, смешавшись с обломками скал.
Взор заметался по склону, ища скалы, бугра для укрытия – но впереди только снежная гладь.
Обвал развивался по склону косынкой: там, где лыжи партизан подрезали снег – он только начинал шевелиться, а за спиной, набирая скорость, катился валом и неровными языками засыпал дорогу, хороня все под собой.
Толчок. Острая боль пронизала все тело. Ксюша упала, но тотчас вскочила, посторонилась. Мимо нее промчался Ванюшка. За ним другие. Тут, у подошвы лежали огромные глыбы камней. Даже таежный снег не смог их закрыть. Правая нога не держала и Ксюша в изнеможении упала за камень.
Последние языки обвала обрушились на дорогу. Там все вскипело и разом осело буграми. Снежные потоки умчались дальше в долину, а между ними на дороге метались уцелевшие горевцы, Ксюша с трудом приподнялась на колено. Товарищи, как и она, лежали вокруг за камнями и наблюдали, как снежный обвал заканчивал бой с их врагами.
– Ребята! Стреляйте! Их еще много! – крикнула Ксюша. Она припала к холодному ложу винтовки, и ее охватило ледяное спокойствие, как на охоте, когда подходила к зверю на выстрел. Поймала на мушку бегущего бандита, нажала на спусковой крючок, и радостно вскрикнула, когда тот упал.
– За Оленьку!
Поймала на мушку второго.
– За Лушку!
Справа короткими очередями бил ручной пулемет…
Кончился бой. На дороге серели трупы солдат, лошадей. А сколько их под снегом. Эти уже не страшны. Но часть уцелевших повернула в Самарецкие щеки, а часть гуськом потянулась вперед. Надо бы их догнать, но переход и преследование колчаковцев вымотали силы. Люди сидели с понурыми головами. Каждый думал о Чипчигешеве, которого только- только похоронила лавина,
– Счастлив наш бог… многие бы могли лежать сейчас под снегом, – нарушил тишину Игнат.
Ксюша оглядела хмурые и усталые лица товарищей, как бы проверяя, действительно ли нет среди них только Чипчигешева. Живо вспомнила привал у «Окаменевших женихов». Невысокий, плотный парень протягивает ей раскуренную трубку: «На, девка! Курить не станешь – взамуж не возьму». Черные глаза-щелки поблескивают задорно, смеются.
Игнат встал с камня. Тихо побрел по склону. Он, конечно, не надеялся отыскать засыпанного Чипчигешева, но на душе было неспокойно. Только весной они смогут похоронить его останки. Вот Игнат остановился. Снял треух и, повернувшись к востоку, перекрестился. Он не стеснялся своей набожности. К тому же охотники – народ суеверный, и крест положить вовремя на грудь никогда не помешает.
– Прощай, Чипчигешев. Хороший охотник ты был. Прости уж, друг, коли когда обидел чем…
Остальные тоже встали. Сняли шапки. Кто-то выстрелил три раза в воздух. Ксюша попробовала подняться, но резкая боль в ноге приковала к месту.
Вернулся Игнат.
– Што, робя, привал будем готовить. Отдохнем да двинемся в путь.
– Ваня, помоги мне перебраться на камень. Я посмотрю, што с ногой…
После отдыха партизаны связали две пары лыж ремешками – получились широкие сани. Привязали длинные кушаки. На этих санях и привезли Ксюшу в Рогачево.
…Еще издали, увидя дымки родного села, Ксюша приподнялась на локте. Светлая радость наполнила душу, а боль в колене отступила, забылась на миг. Село жило. С горы, как прежде, каталась на санках и ледянках детвора. Ребята визжали, ссорились, смеялись. И вдруг, как по команде, кинулись навстречу подходившему отряду.
– Теть, а теть, тебя ранили? – спросил мальчишка лет восьми. Его перебил другой:
– Мой тятька лонись тоже раненый пришел. Сказывал: какого-то Колчака прогнали…
От сельсовета навстречу торопливо шла Вера.
– Раненые есть, кроме Ксюши? Нет? И ты не ранена? Слава богу, – радовалась Вера, обнимая по очереди товарищей. – Как, вы разгромили отряд Горева? Ксюша, это правда?
– Правда. Только некоторые убежали обратно в Самареки, там их Вавила встретит. А вот часть в нашу сторону подалась…
– А где Ванюшка?
– Погиб Чипчигешев… А Ваня жив. Он и еще десять товарищей ушли обратно через Синюху к Вавиле. А пулемет решили взять сюда.
Этот торопливый разговор проходил уже в сельсовете.
– Молодцы. Отдыхайте. А тебя, Ксюша, отправим сейчас же на прииск, к Аграфене. Я тоже скоро там буду.
7
Отряд Вавилы сидел в засаде в Самарецких щеках. Проезжали купчики, чиновники – их не трогали, чтоб не раскрыть себя. Проходили на восток разрозненные группы солдат. Они сдавались без боя. У солдат отбирали оружие и отводили в березовую рощу к кострам.
Солнце взошло, а над ущельем полумрак. Не пробиться солнцу сквозь серую изморозь, повисшую в ущелье.
Иннокентий замерз. Тонкие ледяные иглы колют лицо, забираются за воротник полушубка. Поежился, чуть приподнял голову. За высокими пнями, в кустах ерника, в пихтачах, за камнями лежат товарищи, окопавшись в снегу. Э-э, вон кто-то, видать, совсем окоченел, привстал на колени и машет руками, хлопает себя по бокам. Вон поднялся еще один. Иннокентий прислушался. Кто-то тихо пел.
Среди лесов дремучих
Товарищи идут,
Они в руках могучих
Носилочки несут.
Носилки не простые -
Из ружьев сложены,
А поперек стальные мечи положены…
«Тише ты, бес, – хочет крикнуть Иннокентий, но уж больно песня хороша, душу греет. Да и поют-то тихо. – Рано пришли в засаду, поморозим людей. Вавила сам замерзнет до смерти, но не пикнет, и всех остальных на свой аршин мерит. Я уж устал дрожать…»
– Чу! Скрип полозьев, – огляделся. Как косачи из-под снега поднялись черные головы партизан. – Ш-ш, прячься, лешак вас задери, – шипел Иннокентий. – Передай по цепи: схорониться, не пялить глаза…
Скрип все ближе. Впереди, на склоне, где залег Вавила, тоже зашевелились,
– Хоронись…
– Уф-ф-ф, – фыркал Ванюшка, обливаясь потом. За ним спускались остальные, устало передвигая ноги.
Ванюшка затормозил.
– Робя! Самарецкие щеки под нами. Пришли!
Припав плечом к стволу кедра, Ванюшка смотрел вниз. Там, по склону небольшого ложка, за камнями, за кустами лежали люди. И на другой стороне по ложку – люди. Далеко, не разберешь кто, но, должно быть, свои… Стреляют?…
Там, на дне долины, творилось что-то непонятное. Дорога забита подводами. Много подвод. Пожалуй, десятка два.
