Максимов мог бы поднять меч и вонзить его во врага, потерявшего контроль над собой. Но подобное деяние он счел ниже своего достоинства. Встал и похромал к Аните, которая была занята борьбой с индийской чертовкой.
Вдруг Тришна сама разжала руки, и ее писклявый голос разнесся по залу. Она смотрела на лестницу, по которой Анита и Максимов спустились с башни. Подобно лаве, стекающей со склонов вулкана, по дубовым перилам ползло пламя. В насквозь продуваемом замке пожар распространялся с невероятной скоростью.
Вид огненного потока вверг Тришну в состояние аффекта, при котором ополоумевший, не владеющий собой человек совершает самые сумасбродные поступки. Она уцепилась за ручки жестяной бадьи, наполненной водою почти доверху (замерзшие на зиму течи в замковой кровле снова открылись, едва начал таять снег), и потащила ее волоком к лестнице. Там, собрав все свои силы, приподняла, чтобы вылить воду на огонь, но бадья накренилась, и ледяной поток окатил Тришну с головы до пят.
Индианка захлебнулась – не водой, а болью, пронзившей все ее тело. Разодрала на себе сари и стала в неистовстве скрести всеми десятью пальцами по коже, точно и из нее хотела выпростаться, чтобы облегчить страдания.
Аните невыносимо было смотреть на эти адские муки.
– Поможем ей!
Над лестницей, не выдержав жара, трескались камни, из которых был сложен замок. Один, весом не меньше трех пудов, обрушившись, загромыхал по ступенькам, сбил Тришну с ног, и тут же она оказалась раздавленной следующим, упавшим ей на голову.
Максимов вытолкнул Аниту из замка, оглянулся в последний раз на китайца. Этот тоже был обречен: уже не одна, а обе руки вышли из повиновения и сомкнулись на его горле. Вэнь Юн еще конвульсивно вздрагивал, но жизнь уже покидала его пропитанную опием оболочку, на которую неотвратимо надвигался огненный вал…
Вероника стояла во дворе, держа туго набитый саквояж. Максимов вывел из конюшни лошадей, запряг их в стоявшую в сарае графскую карету. Анита в это время, задрав голову, смотрела на башню, пылающую, как факел, зажженный титаном. Огонь перекинулся на два замковых крыла, там гудело, лопались стекла, и в окнах вихрились лохмотья пламени.
Максимов, сидя на козлах, подогнал карету к женщинам. Анита и Вероника взобрались на сиденья, и повозка тотчас тронулась с места. Туда, где она только что стояла, полетели искры и куски горящих оконных рам.
Максимов направил лошадей по раскисшей лесной дороге. Он не знал, куда ехать, надеялся, что инстинкт выведет напуганных пожаром животных к ближайшему жилью. Лошади двигались ходко, стараясь поскорее удалиться от опасного места.
Но уже через версту или полторы они стали проваливаться в мокрый грунт. Карета сильно осела, колеса пробуксовывали, дорога делалась все уже, и вот одна лошадь соскользнула с нее, угодила в трясину и ухнула сразу по брюхо. Максимов спрыгнул с козел, в два взмаха перерезал постромки и уперся в карету плечом, выровнял. Лошадь с рвущим душу ржанием медленно погружалась в темное, паточного цвета болото.
Анита и Вероника сошли на дорогу. Максимов стоял красный и сердитый. Сплюнул под ноги.
– Дальше придется пешком…
Револьверный выстрел вспугнул весенних птиц, пуля, просвистев над головой Аниты, расщепила угол кареты. Максимов борцовским приемом подсек супругу под колено, и она плюхнулась в грязь. То же самое он проделал с Вероникой, едва не угодив под второй выстрел, раздавшийся вслед за первым.
– А вот и наш старый знакомый…
По дороге, с той стороны, где вздымалось к небу рыжее зарево, несся господин Кулик, стреляющий на бегу из максимовского «Патерсона».
– Та-ак… – протянула Анита, выплюнув набившуюся в рот жидкую землю. – Экий неугомонный! Ему непременно хочется нас убить…
Не вызывал сомнения тот факт, что лже-Баклан успел побывать в будуаре Лилит, где и разжился револьвером, забытым на столике. Рискуя сгореть, убедился, что дело, которому он служил, погибло безвозвратно, и вымещал теперь злобу на тех, кого считал виноватыми.
– А ведь убьет… – проговорил Максимов озабоченно и скомандовал: – Разбегаемся! Мы с Анной направо, Вероника налево. Только осторожно! Кругом топь…
Вероника без слов попетляла меж кривых осинок. Максимов и Анита пустились в противоположную сторону.
Господин Кулик погнался за ними. Хорошо еще, что палил на нервах, не целясь, и пули пролетали мимо. Максимов считал их.
– У него еще два выстрела! – сообщил он Аните, перескакивая с кочки на кочку. – Небось…
Отборная матерщина перекрыла конец его фразы. Анита крутнулась на месте, прихватила мужа за шлафрок, который так и болтался на нем, не успевшем переодеться.
– Гляди!
Мнимый гвардии поручик угодил в так называемую болотную полынью – небольшое окошко, замаскированное травой и мхом. Опора сразу ушла из-под его подошв, он скрылся в клейком месиве с головой, вынырнул, стрельнул дважды в белый свет, как в копейку, изрыгнул еще одно жуткое ругательство и вновь скрылся – теперь уже насовсем.
Максимов, держа Аниту за руку, вытер со лба пот и неуклюже сострил:
– Бьюсь об заклад, что этот Кулик болото уже не похвалит…
Эпилог
Только чудо помогло Максимовым и их служанке выбраться из гибельного торфяника. Они проплутали более суток, несколько раз едва не отправились вслед за псевдопоручиком в чавкающие глубины, совсем потеряли надежду на то, что колдовской лес их отпустит, но на исходе следующего дня набрели на румынских крестьян. То были Мирча и Никола, продолжавшие промышлять в окрестностях своей деревушки.
Через два дня были уже в Констанце, откуда рассчитывали добраться до Одессы. По счастью, все деньги и документы, упакованные в саквояж, уцелели, а обзавестись новыми вещами не составляло труда. Однако холод и сырость болот сыграли с Анитой злую шутку – у нее снова поднялась температура, появился кашель. Максимов испугался: не вернулась ли едва залеченная холера? Но медики из русской миссии, к которым он обратился, поставили диагноз: воспаление легких.
О скором возвращении домой пришлось забыть, Анита могла не перенести дорогу. Поселились в маленьком местечке близ Констанцы, на берегу Черного моря, и все лето она лечилась от пневмонии. Когда кризис миновал, Максимов ненадолго выбрался в Бухарест, где его принял сам полномочный комиссар Российской империи генерал-лейтенант Дюгамель. История о сгоревшем замке графа Ингераса не заинтересовала его превосходительство. Край еще лихорадило после прошлогоднего венгерского мятежа, и забот у администрации хватало. Поэтому когда Максимов предложил организовать экспедицию на пепелище, генерал-лейтенант ответил отказом.
К осени Анита достаточно окрепла и заявила о готовности пуститься в дальнейший путь. Максимов написал в свою псковскую деревню, распорядился подготовиться к приезду господ. Ответ пришел в конце октября, когда уже готовились к отъезду. К письму, накорябанному управляющим Прошкой, прилагалось еще одно – в продолговатом конверте с только что выпущенной испанской почтовой маркой, на которой красовался портрет королевы Изабеллы. Прошка извещал, что пришло оно в сентябре на имя сеньоры Моррьентес. Это была девичья фамилия Аниты.
