(Williams) считает, что сменовеховство стало лишь могущественным орудием привлечения на сторону большевиков спецов внутри и вне России. В более широком смысле, по словам Уильямса, сменовеховство было полезным средством стимуляции поддержки нового режима средним классом, но и только.
Джереми Азраэл (Azrael) также рассматривает сменовеховство как идеологию сотрудничества спецов с советской властью, полагая, что оно базировалось на «надполитическом органическом национализме». Это утверждение, верное во многих случаях, не описывает тех течений, которые оказали наибольшее влияние. Уолтер Лакер (Laquer) еще более снижает значение сменовеховства и, стало быть, национал-большевизма, доводя его до уровня «идеологической рационализации», призванной лишь оправдать капитуляцию части эмиграции перед большевиками. Подобные взгляды разделяются не всеми. Сергей Утехин (Utechin) утверждает, что большинство национал-большевистских идей было впоследствии включено в официальную идеологию СССР в тридцатых годах, а многие ведущие национал-большевики стали видными членами советской элиты. В своей монументальной истории СССР Эдуард Карр (Сагг) считает, что национал-большевизм внес важный вклад уже в создание атмосферы, приведшей к выдвижению Сталиным лозунга «социализм в одной стране», рассматривая весь процесс как существенно органический. Карр не уточняет, каким образом это влияние было оказано. Он не обратил должного внимания на партийную дискуссию вокруг сменовеховства, которая могла бы ответить на этот вопрос более точно. На национал-большевизм и на Устрялова как на рупор идей самого Сталина указывал еще в 30-х годах немецкий историк Артур Розенберг (Rosenberg). Национал-большевизм как индикатор перерождения советской системы рассматривает Роберт Даниэльс (Daniels).
Большинство историков отрицательно относятся к национал-большевизму. Редкое исключение составляет Уолтер Коларж (Kolarz), высоко оценивавший сменовеховцев за то, что они первыми поняли, что «Россия не перестала быть русской», предвосхитив ее патриотическое развитие. Он высказал эту точку зрения во время войны с Германией под влиянием общего энтузиазма на Западе в отношении России.
В новой русскоязычной литературе первым за последнее время обратил внимание на Устрялова Михаил Геллер, склонный к его положительной оценке. Устрялов, по его мнению, способствовал проникновению и утверждению элементов традиционной русской культуры в советскую жизнь. Геллер является также автором интересного очерка, где, в частности, говорится о Чаянове.
Обратим внимание также на блестящее исследование немецкого национал-большевизма Отто Шюддекопфом (Schueddekopf), показавшего в частности, что само понятие национал-большевизма проникло в Россию из Германии.
В последнее время возникла полемика о сменовеховстве в советской исторической литературе. Если все прежние оценки сменовеховства (Мамай, Генкина, Обичкина, Трифонов) были крайне отрицательными, то теперь ряд авторов, по существу, занялся выискиванием различных путей его реабилитации. Так, Федюкин критикует тех, кто, нападая на идеологию сменовеховцев, «избирают в качестве объекта лишь негативные, реакционные стороны этого течения... Ко вместе с тем необходимо иметь в виду, что среди тех сменовеховцев, которые пытались определить роль интеллигенции в новом обществе, были и люди честные, прогрессивно мыслящие, и их выступления находили большой резонанс» (1972, с. 282). Интересно, что Федюкин ругает Устрялова и даже Лежнева (!), искусственно противопоставляя им Гредескула и Чахотина. Но и в этом случае Федюкин делает оговорку: «Призывы сменовеховцев, даже и из числа самых «правых», сотрудничать с советской властью были, несомненно, явлением положительным» (с. 269).
Федюкина целиком поддерживает Шкаренков, а также Фигуровская (см. ее статью «Сменовеховство» в «Сов. историч. энциклопедии»). Они явно стараются расширить круг сменовеховцев, престижных в СССР. Так, Л. Шкаренков упоминает среди сменовеховцев композитора Сергея Прокофьева, художника Ивана Билибина, писателей Куприна, Скитальца и даже поэтессу Марину Цветаеву (Шкаренков. Советская историческая энциклопедия. Эмиграция. С. 492-500). Разумеется, включение большинства из них в список сменовеховцев является натяжкой, но Шкаренкову и Фигуровской это нужно, по-видимому, для того, чтобы реабилитировать сменовеховство в советской политической жизни. Шкаренков отмечает также противоречивые тенденции в сменовеховстве: 1) укреплять советскую власть, 2) надежду на органическое перерождение этой власти. Он также утверждает, что партия вела борьбу не со «сменовеховством» в целом, а с его антисоциалистическими тенденциями, с его антисоветской идеологией» (1976, с. 119).
Позиция Федюкина и Шкаренкова вызвала резкую критику Хохуновой (кафедра истории КПСС Московского университета). По-видимому, попытки реабилитации сменовеховства вызваны удалением новой волны национал-большевизма, стремящегося в отличие от прежнего стать уже официальной идеологией в СССР (см. Agursky. «The Soviet legitimacy crisis»).
Этот национал-большевизм стал, по-видимому, платформой одной из групп советского руководства, так что Федюкин и Шкаренков отражают интересы этой группы, в то время как позиция кафедры истории КПСС МГУ отражает интересы идеологической группы ЦК КПСС.
Примечания
1
Был близок к крайним черносотенцам. Известен сенсационной книгой «Наше преступление», выставлявшей русскую деревню как вместилище всевозможных пороков. Крайний антисемит.
2
Первый популяризатор «Протоколов сионских мудрецов» на Западе; издатель журнала «Луч света»; русский немец.
3
1918, №17-18. Кустодия — буквально стража, но в данном случае гонение. Автор статьи ошибочно считает Энгельса евреем.
4
«Правда», 1919, 3 июля. Другой известный эсер ученый социолог Питирим Сорокин в разных местах своих воспоминаний (Sorokin, 1925) о пребывании в Петрограде до 1922 г. недвусмысленно подчеркивает неприязнь к еврейскому и вообще инородческому элементу в большевизме, несмотря на свое собственное инородческое происхождение (Сорокин был коми). «Новый комиссар университета еврей Цвибак» (р. 248), «человек с длинным носом, вероятно еврей, пригласил меня сесть» (р. 197). О подавлении Кронштадтского восстания в 1921 году Сорокин пишет: «Три дня латышское, башкирское, татарское, русское, еврейское и международное отребье, свободное от всех ограничений, обезумевшее от крови, похоти и алкоголя, убивало и насиловало» (р. 267).
5
Известный критик Д. Мирский, бывший евразиец, вернувшийся в СССР и вступивший в партию, так формулирует блоковский национализм: «Вопреки отчаянию в Блоке возникает идея долга, идея правды, идея народа. Возникает образ «России», который Блок хочет лирически отождествить с прежней «одной звездой». Этот образ России очень мистифицирован и двусмыслен... В его национализме были и революционные элементы: он был прежде всего заострен против империалистического Запада и закономерно завершился «Скифами». См. его вступление к т. 8 Собрания сочинений Блока, 1936, с. XXI.
6
Из глубины. С. 124-129. Вернувшийся после войны в СССР бывший правый эмигрант Л. Любимов (см.) утверждал, что в крайне правых кругах большевистский переворот вызвал злорадство по отношению к Временному правительству.
7
Н. Трубецкой объясняет этот процесс следующим образом: «Может наступить момент, когда ощущение новизны данного идеала настолько выветрится и потускнеет, что защитники его из левых превратятся в консерваторов, а противники данного идеала будут нападать на него
