и сидельцев Ясеноваца.
— Плохо, что с усташами никогда не ясно, жив человек или нет, темнят, — посетовал Ранкович. — Да и вернуть могут в таком состоянии, что душа в теле на одном честном слове держится.
Ну да, а формально все честно — выдали по списку, получите и распишитесь, а что запытан до полусмерти, так это не оговаривалось
— Ладно, ты мне вот что скажи, Лёр ведь с самого начала под твоим крылом?
— Угу, — хмуро буркнул Лека. — Тот еще головняк, все время жду, что его попытаются отбить.
— Ну, это целую войсковую операцию затевать надо, — потер я ноющую рану. — А не знаешь, куда его пистолет делся?
— Тебе зачем? — подозрительно прищурил глаза Рануович.
— Как это? Лёр его мне отдал, а что с бою взято, то свято!
И как Лека не ерзал, я выудил из него, что понтовый люгер достался орлу нашему Иосипу Францевичу. Я бы и сам, скорее всего, подарил этот ствол кому из Верховного штаба, но вот что таким трофеем распорядились без меня… В общем, завиноватил Ранковича и дожал: играли нас в темную, и немецкая спецгруппа оказалась в том районе совсем не случайно, вот только они не знали еще, на кого охотятся. Британцы требовали от НОАЮ срочно-срочно провести акцию против Лёра и против командующего 2-й итальянской армией Марио Роботти (его без затей грохнули словенские партизаны), и почти одновременно греки из ЭЛАС, тоже с подачи англичан, ликвидировали генерала Карло Веккьярелли, стоявшего во главе 11-й армии.
И на следующий день в Риме заговорщики отстранили Муссолини от власти. Так что Ранкович удивлялся даже не точности моего «прогноза», а действиям союзничков, наверняка знавших в деталях о подготовке путча и о точной дате.
И потому Лека твердо поверил в грядущее перемирие Италии с англо-американцами и готовился вместе с Арсо изо всех сил. Готовились и греки с албанцами, которым довели эту информацию, ЭЛАС даже начала предварительные переговоры с мелкими гарнизонами о сдаче. Но джентльмены из Каира вышли на части 11-й армии напрямую и потребовали сдачи не коммунистам ЭЛАС, а впятеро меньшим силам монархистов из ЭДЕС, своего рода греческим четникам.
В Югославии-то партизаны четников загнали куда медведь почту носит, а гордые эллины не успели своих унасекомить и, боюсь, нахлебаются с ними. Ведь что здесь, что в Греции монархисты «выбрали европейский путь», лишь бы не с Москвой, не с коммунистами. И пофиг, что из них одна половина смотрит в рот Лондону, а другая — Берлину. Кончится Рейх, все они кинутся под крыло к англичанам, к бабке не ходи.
А нас, значит, ради британских хотелок бросили на убой. Нет, помереть я согласный, но хотелось бы знать, ради чего, во всяком случае, не для того же, чтобы тут всякие лорды рулили. Тем более в темную. Вот кстати, интересно, знал ли об этих раскладах веселый парень Демоня? Если знал, вера моя в людей сильно пошатнется.
От таких нерадостных мыслей помогала только Альбина. Даже не общение, а чисто тактильный контакт. Придет, глянет голубыми глазами, присядет рядом, даст ладошку подержать. А я лягу на тонкие пальчки щекой и гляжу молча собачьими глазами, пока Алю дела и заботы не позовут.
А там дела и заботы и меня позвали.
Вот что я знал о Сицилийской операции, кроме легенды, что американцам помогали сильно обиженные на Муссолини мафиози? Да почти ничего, вот мне и показалось, что остров союзники как-то очень легко взяли.
И почти без паузы высадились в Калабрии и Апулии, а буквально на следующий день королевское правительство Италии запросило перемирия.
— Я не могу отпустить его, лечение еще не закончено! — львом бился за мое здоровье доктор Папо.
— Друже Исидор, у нас очень мало людей, способных выполнить такое, и все заняты!
— Что, — выполз я в коридор, — опять без меня вода не освятится?
— Там твой князь, — бросил Милован.
— Где там? Какой князь? Почему мой? Сам мой!
— В Мостаре, — начал перечислять привычный к моим закидонам Джилас. — Ди Поджо-Суазо. Ты с ним вроде как приятель.
— И что?
— Поедешь в Мостар на переговоры, там штаб дивизии «Мурдже».
Я представил, как туда трястись по извилистым горным дорогам и очень захотелось убежать под защиту Папо, тем более что дергающие боли внизу живота никак не проходили, но это на грани симулянтства, тут и с более серьезными проблемами в бой ходят.
— Поедете с ветерком, как баре, легковые дадим, — искушал Милован.
— Откуда такое счастье? — удивился я щедрости Верховного штаба.
— 9-я далматинская дивизия взяла Сплит, масса трофеев.
Да, это не в кузове на каждом ухабе подпрыгивать — мягкие сиденья красной кожи, можно откинуться и подремать, почти не трясет, только слегка попахивает бензином.
И встречали нас в Мостаре со всем уважением, правда, не хлебом-солью или чем там у итальянцев положено, лазаньей и кьянти? Группа из пяти старших офицеров дивизии и Костантино, с палочкой. А от нас — командир Герцеговинской дивизии, Ромео да я.
Ну, с Костантино обниматься не стали, так, по плечам похлопали, представил он меня своим начальникам, блеснул я знаниями итальянского под смешки Ромео и пошли мы переговариваться на второй этаж школы из белого камня.
Командир дивизии, слава богу, новый, а то и не знаю, как бы я лицо держал — прежний носил имя Бартоломео с фамилией Педротти. Сменившему его Эдуардо Куарре и высказали наше предложение, уповая что он не сможет отказаться:
— Генерал, ваше правительство запросило перемирия с союзниками.
— Спасибо, я в курсе, — величественно кивнул узколицый и горбоносый Куарра, вот прямо настоящий древний римлянин.
— Немцы сейчас пытаются разоружить итальянские части, причем мы уверены, дело дойдет до прямых столкновений, интернирования солдат и расстрелов…
— Вы преувеличиваете.
— Увидим. У вас есть несколько вариантов: подчиниться немецкому диктату…
При этих словах пара офицеров и
