тряпки, шмотки — это все придаточные звенья для любви, всеобъемлющей и всепоглощающей. И не забывай, для женщины любовь — не всегда любовь исключительно возвышенная, они день и ночь молятся о любви ко всему земному.
— И при этом они требуют любовь неземную? Через призму земных привязанностей? — иронически скривился Резник.
— Ты, Славочка, не ехидничай, пожалуйста. Смотри в корень. Мужчина встретил женщину в красивом платье и полюбил небесный образ? А платье — это часть земных забот, а любовь-то получается неземная. И образ — небесный. И вообще, Резник, не путай меня, я не специалист по любовным делам, — она крепко зажмурила глаза. Ей не хотелось ссориться с Резником перед сложным заданием.
— Сомневаюсь, что ты — не специалист по любовным делам, — проворчал Резник, искоса поглядывая на нее, но Юмашева так не открыла глаза, она продолжала пребывать на том ночном вокзале, где встретилась с Андреем. А сейчас ей хотелось взглянуть на вокзал, на который она так и не приехала в тот вечер.
«Я никогда бы не узнала, что могу любить, если бы в тот вечер поехала на Ладожский…»
— А на Ладожском стоят посты? — грубовато спросил Резник, прервав ее сладостные воспоминания.
— Слава, на Ладожском вокзале стоит самый суровый пост. Все схвачено, преступник не уйдет, даже если мы с тобой попадем в пробку. Не дай бог! — воскликнула она и бросилась к окну, вдруг и впрямь пробка угрожает им, но по дороге шли редкие машины, вспыхивая огнями, вырывающимися из темноты. — Скорее бы уж весна, зима надоела, этот длинный месяц февраль измотал все нервы.
— А мне все равно, что зима, что весна, — Резник ухмыльнулся, — не обращаю внимания на перемену сезонов.
— Какой-то ты бездушный, Слава! Даже общение со мной на тебя не действует. Ты не меняешься.
И в этот момент она увидела вокзал, он глыбился на окраине, неуклюжий и громоздкий, еще новый, полностью не сжившийся с городом, будто его поставили здесь на время, пока все утрясется. Люди маленькими кучками сновали у входа в вокзал, входили и выходили, со стороны они выглядели какими-то неуклюжими. Вечером все пассажиры и провожающие похожи друг на друга, будто это были вовсе не люди, а манекены, бездушные роботы, забредшие на вокзал для каких-то непонятных целей.
«Как мы узнаем в этих манекенах Карпова, здесь же парад смазанных человеческих личностей, лишенных на определенное время родного очага и привычного образа жизни? Дорога объединяет людей, но делает их одинаково беззащитными перед опасностью и неизведанностью», — думала Юмашева, выглядывая из окошечка, пока Резник искал удобное место для парковки. Но, выйдя из машины и поправив кобуру под локтем, она вдруг ощутила прилив свежих сил. Гюзель забыла о любви, о ласковых прикосновениях любимого мужчины, о его грустных глазах и стихах. В здание вокзала вошла другая женщина: собранная, волевая, лишенная женских эмоций, принадлежащая на короткое время какой-то другой жизни, словно какая-то высшая сила изменила ее образ, превратив в опытного разведчика.
Они бродили по вокзалу, никого не разглядывая, не привлекая к себе постороннего внимания, вели себя так, словно ожидали припоздавший поезд, застрявший ненароком на путях к вокзалу. Сухая пицца царапала язык, до крови раздирая небо и десны, Юмашева запила невкусную и непитательную дорожную пищу холодной кока-колой, размышляя, получит ли она язву желудка от одного куска российской пиццы, изготовленной недобрыми руками, или бог поможет, и все болезни обойдут ее стороной. Резник аппетитно жевал пиццу, хрустко перемалывая сухие куски, словно он вкушал нечто изысканное и экзотическое, взращенное в пустыне или специально высушенное для такого деликатного случая.
«Резник жует эту подошву с удовольствием, словно он не ел четыре дня, и ему все нипочем», — позавидовала Юмашева, косясь на смачно жующего напарника.
— Резник, мне нужен горячий чай. Сбегай, возьми в буфете, — она все-таки не выдержала хруста его крепких зубов. «Еще не хватало, чтобы мы начали раздражать друг друга на задании, пусть лучше в буфет сгоняет, заодно проветрится», — подумала она, глядя на его удаляющуюся спину.
Заняв удобную позицию, удобно устроившись в углу зала ожидания, отсюда можно было видеть всех входящих и выходящих из ярко освещенного зала, Юмашева подавилась последним куском, но, посидев с набитым ртом, все-таки проглотила невкусный ужин, подумав, что бог наказал ее за дурные мысли по отношению к Резнику. «Он для меня и в буфет бегает, и мой строптивый характер терпит, а я раздражаюсь на него, нельзя так распускать нервы. Категорически нельзя. Еще неизвестно, сколько нам придется потеть на этом вокзале, надо съесть все, что предлагает жизнь и судьба, чтобы надолго забыть о желудке, и не отвлекаться на физиологические потребности организма».
Она издалека увидела Резника с бумажным стаканчиком, до краев наполненным горячим чаем, пар подымался из стаканчика тонкой струйкой, а рядом с ним шел Андрей, но он был не один, он шел рядом с мужчиной, напоминавшим Гюзели кого-то, того, кого она знала, видела и ждала. Юмашева все пыталась протолкнуть в пищевод так и непрожеванный кусок сухого безвкусного теста.
«Рядом с Андреем идет Карпов, они держатся друг за друга, как будто вместе учились в школе или в университете, или, что еще хуже, вместе торгуют информацией направо и налево. Надо же, мне всегда казалось, что любовь приносит сплошное счастье, а любовь, оказывается, бывает еще и предательницей. И почему я такая романтическая дура? Риторический вопрос», — сама себе ответила Юмашева и бросилась наперерез идущим. Она сбила Карпова с ног, и навалилась всем телом на Михайлова, путаясь в одежде, вытащила из-за пазухи пистолет и приставила к его виску.
— Не двигаться! Пристрелю, гад! Резник! — заорала она на весь вокзал, и на мгновение ей показалось, что стены Ладожского вокзала содрогнулись от крика, затряслись от ужаса, стыда и гнева, пытаясь скрыть в отголосках женского голоса несовершенство мужского чувства.
Капитан Резник скрутил руки Карпова и застегнул наручники, затем оттащил Юмашеву в сторону, грубо отбросив ее от груды мужских тел. Она встала, отряхнула брюки, вложила пистолет в кобуру, аккуратно застегнула ее и подергала, проверив на прочность для надежности. Подойдя к лежащему Андрею, она лениво пнула его носком ботинка и спросила, сдерживая рвущиеся наружу слезы.
— Почем информация для народа? Торговец живым товаром, мать твою!
Андрей молча следил за ней пытливым взглядом серых внимательных глаз, он улыбался, и от его мягкой, какой-то застенчивой улыбки Юмашевой стало так плохо, что она отвернулась, пытаясь спрятаться от пытливого взгляда, отыскивая в стенах вокзала какой-либо изъян, чтобы зацепиться за него глазами. Но стены были выкрашены ровно и гладко, без каких-либо
