ей ехидным блеском. — Сначала — блюёшь, потом на головокружение ратуешь.
— Н-не думаю, — холодный пот проступает на лбу. А вдруг?!
— Лови давай!
Трос снова взмывает в воздух, похожий на спаренный кнут. Две верёвочные змеи, связанные хвостами. Метнувшись к ограждению, ловлю кончик и тяну его на себя. Потом — тщательно вяжу верёвки вокруг талии и закручиваю их морским узлом. Я не так щепетильна в этом вопросе, как Одноглазая. Да мне и не нужно особых мер. Мне, с моей экстремально низкой массой, будет легче. Вероятность упасть крайне небольшая.
Осмелев, приближаюсь к точке отсчёта. Тошнота снова плещется внутри, обдавая живот кипятком. Несколько раз сглатываю слюну. Солоноватая мерзость щекочет горло. Только бы меня не начало выворачивать в процессе. Забавная будет картина.
— Страхуйте, — говорю я, перекидывая ногу через препятствие.
Я отрываю ноги от земли и просачиваюсь в узкое пространство между балконным ограждением и торцом перегородки. Сажусь на проржавевший металл и тут же слышу скрип. Надсадный, завораживающий, словно растягивающий время.
— Блин! — срывается с губ.
Почему, ну почему металл просел?! Одноглазая ведь перелезла без проблем, несмотря на то, что ёрзала, а я, судя по всему, вешу меньше. Загородка снова скрипит и ещё глубже прогибается подо мной. Вцепляюсь руками в перегородку между балконами, но тщетно! Проседающее ограждение балкона оттаскивает меня назад. Как и Вилму несколькими минутами ранее.
— Да что ж такое! — кричу в накалённый воздух.
Ветер щекочет листву за моей спиной. Громкий шелест похож на хохот. Мои ноги не касаются пола, и я словно барахтаюсь в невесомости. Пытаюсь перенести центр тяжести на соседний балкон — не выходит. Лишь соскальзываю сильнее. И теряю последние точки опоры.
У нормальных людей в подобные моменты вся жизнь проносится перед глазами. К сожалению, это не про меня. Теперь. Ловлю себя на мысли, что с удовольствием умерла бы сейчас, лишь бы память проснулась и дала зацепку. Лишь бы увидеть прошлое в размытой ретроспективе.
— Руку! — Вилма высовывается с соседнего балкона и выкидывает ладонь вперёд. — А ну, хватайся!
Я задыхаюсь. Ужас сел на шею, как скользкая жаба. Опутал щупальцами грудь — не оторвать. И, скользя, забирается под кожу.
— Не тормози! — Вилму пробирает истерика. — Давай скорее руку!
Я пытаюсь выбросить руки вперёд и уцепиться за пальцы Вилмы, но тщетно. Тело словно утопает в вязкой невесомости. Движения становятся скованными и меняют направление, не подчиняясь воле моих мыслей. Кряхтя от натуги, касаюсь пальцев Вилмы, но рука тут же выскальзывает снова. Ограждение скрипит ещё сильнее и прогибается дальше. Теперь я почти сижу на горизонтальной поверхности.
— Я не могу! — выдавливаю из себя и чувствую, как глаза начинает щипать.
— Всё ты можешь! — орёт Вилма. — А ну, взяла себя в руки! Что ты за тряпка, Экорше?!
Наверное, я последовала бы её примеру, если бы судьба дала мне ещё минуту-другую. Но ей вздумалось поступить со мной иначе.
На этот раз ограждение не издаёт громких скрипов, похожих на стоны. Оно просто глухо трещит. И обламывает последние опоры, отправляя меня в свободный полёт.
— Офигеть! — над головой летит изумлённый вскрик Вилмы.
Реальность перед глазами течёт акварельными разводами и смазывается в нелепые пятна. Я слышу оглушительное дребезжание, с которым загородка ударяется о землю. Успеваю даже смириться со скорой кончиной и потерянными воспоминаниями. И с необретённой собой — тоже.
А потом полёт прерывается. Но не ударом — рывком, словно кто-то закончил перьевой штрих.
Я по-прежнему вишу в воздухе. И чувствую, как верёвка стискивает мою талию.
Анастасия
Она не приходит. Та, что называла Анастасию Светой. Её всё ещё носит снаружи. И, возможно, Её Главная Часть ещё не вернулась: ведь в Её жизни свет и тьма имеют совсем иные проявления. Более абстрактные. В тех категориях, которые почти недоступны пониманию Анастасии.
Она уходила ночью, около двух. Но сейчас уже утро: восемь часов! Анастасия хорошо чувствует время по оттенкам мрака. В этот час по весне темнота становится прозрачнее и наливается безвкусной желтизной. Потом она потечёт по градиенту: от жёлтого к синему.
Анастасия всю ночь звала, плакала, колотилась о стены, надеясь, что Она услышит. Но каждый раз Анастасии отвечала только гулкая холодная пустота. И тишина, в которой нет ни отзвука. Вязкая и тягучая, способная прорасти насквозь, выдавить наружу всю кровь и пустить корни.
Раньше темень и пустота были лучшими друзьями. Теперь их общество неприятно Анастасии. Оно прелестно лишь когда рядом Она. В своей светлой ипостаси. В той, в которой Она укутывает Анастасию, защищая от холода, и поёт ей колыбельные.
Спи, моя Светлана… Спи, как я спала… Анастасия спела бы себе колыбельную сама, да только её язык непослушен, и издаёт лишь невнятные крики. У Анастасии в арсенале лишь два слова, которые понимают другие. Фиксированная фраза, в которой одно слово не может существовать без другого. Простая математика Анастасии. Выключи свет.
С каждой пропущенной минутой беспокойство Анастасии усиливается. Нарастает, как громкость музыки, если поворачивать ручку на колонке. Бьётся в грудь: испуганная бабочка, летящая на открытое пламя. Скоро тревога дойдёт до пика. Ведь сейчас снаружи — свет. Разъедающая белизна, смотреть на которую невозможно. Анастасии не выйти.
Может, свет съел Её? Растворил в себе? Сделал своим врагом и стёр с картины мира? У-нич-то-жил, так, как хотел уничтожить Анастасию?!
Нет-нет. Анастасия не должна сдаваться и нагнетать панику. Нужно верить в лучшее. Она скоро придёт и обнимет Анастасию тёплыми руками, пронзительно пахнущими маем. Её одежда будет хранить в себе терпкие нотки гари, как и у всех них — тех, кто приходит снаружи. Да! Она вернётся! Она ведь столько раз говорила, что свет Ей не страшен. Умоляла Анастасию не бояться и закрывать руками глаза. И, судя по голосу, исходящим от Неё запахам и ритму дыхания, не врала.
Анастасия готова ждать сколь угодно долго. Но есть вещь, которой Анастасия сейчас не может противиться. Анастасии очень хочется есть. И пить. А ещё Анастасии холодно, и никто не может укрыть её.
Но ещё больше Анастасии хочется жидкого пурпура на чужой коже. И горящих краснотой завитков. С каждой секундой — сильнее. До боли в руках. До одержимости.
Пурпурные цветы. Анастасия хочет подарить их Ей. Больше, чем в первый раз. Чтобы поняла, как Анастасия Её любит и ценит. И чтобы больше не бросала Анастасию одну, вынуждая бояться.
Страх карабкается по плечам Анастасии полчищами мурашек. А, может, это просто холод, идущий снаружи. Сейчас Анастасия уже и не разберёт — слишком силён внутренний дискомфорт. Слишком спутаны ощущения.
Новые догадки стреляют
