class="p1">— Что стряслось, выкладывай, — спросил он сухо, заведя Филю в каюту.
Филя осторожно присел на кончик дивана, вытер ладонью вдруг выступивший на лице пот и, уперев выпуклые рачьи глаза в пол, невнятно промямлил:
— Та... «Партизан» он и есть «партизан»... Что я ему... И какое он имеет право...
В конце концов Погожев выяснил, что Торбущенко выгнал Филю с сейнера. Вчера, когда они после сдачи рыбы зашли в порт, чтоб забункероваться водой и соляркой.
— Так сразу и выгнал, ни за что ни про что?
— И шмотки мои выбросил на причал. — И он кивнул на свой чемоданчик.
— Что-то ничего не пойму, — сказал Погожев. — Вы же с ним кореша — кисляком не разольешь.
— Та-а, «кисляком»... Для него же я ее принес. А он вызверился на меня. И ее со всего маху хватанул о планширь.
— Кого это «ее»?
— Ну, ее... бутылку. То же чистейший коньяк был. Пять звездочек. А он — о планширь...
— А он что, просил тебя принести эту бутылку?
— Та нет. Выпивали же раньше-то. А тут вызверился... И шмотки мои вышвырнул. Чтоб, мол, больше я на катер ни ногой. А я что, получается, без заработка останусь? Прикажи ему, товарищ Погожев. Это не по закону оставлять человека без заработка.
«Вот как ты запел, — думал Погожев, хмуря белесые выгоревшие брови. — Законами начал прикрываться».
— А если неделями не просыхать от выпивок и вместо того, чтобы быть в море, — водить обезьяну по Одессе, это по закону? Думаешь, не знаю, кто подбил Торбущенко и Сербина на заход в Одессу? — говорил Погожев не то чтобы со злостью, а больше с какой-то брезгливой неприязнью к этому человеку.
— Так я что... У «Партизана» своя голова на плечах...
— Этой голове еще будет головомойка. Там, где положено...
В каюту вошел Осеев и, хмыкнув, спросил:
— О чем это вы тут так мило беседуете?
Погожев рассказал о случившемся.
— Наконец-то за ум взялся наш Торбущенко, — сказал кэпбриг и, смерив Филю презрительным взглядом, добавил: — Удивляюсь, как он тебя терпел до сих пор? Тоже мне, откопал кореша... Кореша — только в сетке ни шиша...
Филя упавшим голосом что-то невнятно пробормотал в свое оправдание.
— Молчи уж лучше! — оборвал его Осеев. — Ишь, распустил сопли. Законник нашелся. Мало с тобой возились? Видимо, даже постоянному своему защитнику Торбущенко насолил по клотик, если на этот раз он сам тебя выставил.
Осеев и в обычное-то время не мог переносить Филю за его расхлябанность, пьянку и грязь, а в разгар путины — тем более.
— Зря здесь плачешься. Ни я, ни Погожев помогать тебе не собираемся. Просись у тех, перед кем больше всего виноват. У своей бригады... А теперь тикай отсюда, сейчас сниматься будем.
Филя, сникший и растерянный, споткнувшись о комингс, выбрался из каюты. Когда он шел по сходням, спина его горбилась под колючими насмешками рыбаков.
Потом с ходового мостика Погожев еще долго видел одиноко маячившую на причале фигуру Фили. Он смотрел вслед удаляющемуся в море сейнеру.
2
От берегов Одессы «армада» рыболовецких судов вслед за скумбрией двинулась в сторону Днепровского лимана, растянулась на много миль вдоль Тендровской косы и вклинилась в воды Каркинитского залива. Вслед за армадой шли рефрижераторы и танкеры-заправщики, передвигался штаб путины.
Погожев, с головой уйдя в рыбацкие дела своего колхоза, не замечал окружающих. И только как-то раз на рассвете, после хорошего замета южнее Одесской банки и сдачи рыбы на рефрижератор, он окинул со спардека взглядом морской простор и удивленно воскликнул:
— Ух ты, сколько тут нашего брата!
— А как же ты думал, — отозвался Осеев, не отнимая от глаз бинокля. — Спешить надо, браток, успевать. Чем ближе к Керченскому проливу, тем изреженнее и мельче будут косяки скумбрии. А потом и вообще рассыплются, пасясь на жирной хамсе.
Сейнер миновал головной маяк Тендры и двинулся дальше в нордовом направлении, вдоль южного берега косы.
А на следующий день, подхваченные течением «армады», все сейнера рыбколхоза «Дружба» оказались в водах просторного Каркинитского залива. Когда сближались, кричали один другому: «Не дать ли вам рыбалинчику? А тоу вас что-то плоховато с ловом!» Особенно усердно предлагал всем «рыбалинчик» Костя Торбущенко. После рекордного улова его бригада сделала еще три хороших замета подряд и шла в числе передовых по колхозу.
С сейнером Платона Малыгина осеевцы встретились в трех милях к востоку от основания Тендровской косы, в Железном Порту. Железный Порт — только одно громкое название. А на самом деле — деревушка, с крохотной пристанью. Малыгин и Осеев забежали сюда, чтобы пополнить запасы хлеба и овощей.
С последней их встречи на борту рефрижератора Платон Васильевич заметно изменился. Лицо почернело и осунулось, по-стариковски обрюзгло. Глаза, красные, кровяные, прятались за тяжелыми веками. Сразу было видно, что Платон Васильевич редко покидал ходовой мостик. Не на шутку приперло старика соревнование с Торбущенко. Кто думал, что так обернется. И, конечно уж, всех меньше ожидал такого оборота дел Платон Васильевич. Он знал, что его пренебрежительное отношение к бригаде Торбущенко рыбаками колхоза не забыто. И готов был скорее получить инфаркт, чем идти в хвосте у Торбущенко.
«Не слишком ли он усердствует в его-то годы? Мог бы почаще доверять штурвал и мостик сыну Николаю», — глядя на Малыгина, подумал Погожев.
Когда он сказал об этом Малыгину-младшему, тот только махнул рукой: мол, где там.
— Бате все кажется, что без него упустят рыбу... Придем домой, мать мне выговор закатит. Скажет, заездили отца на путине... Его заездишь. Он всех нас заездил... А тут еще такую пилюлю Торбущенко подсунул. Очутившись в хвосте у Торбущенко, не только батя, вся бригада чуть мачты не грызла от обиды.
— Чем это вас обидела бригада Торбущенко? — спросил Погожев с деланной озабоченностью в голосе. И тут же добавил: — Неужели тем, что стала набирать когда-то утерянные ею темпы?
Николай улыбнулся чуть иронически и сказал:
— Что-то вроде этого... Все равно обидно быть в хвосте, тем более у бывшей отстающей бригады. Поэтому и выкладываемся на полную катушку.
—
