даже брат не знает.
Он замолчал, словно собирался с мыслями, и Мира поняла, что весь этот рассказ на деле оказался для него очень тяжелым.
— Вольфганг, ты не обязан рассказывать мне, если тебе больно…
— Нет, я хочу. — улыбнулся ей он, сжав руки. — Я никогда никому об этом не рассказывал. Хочу сбросить этот груз, но не могу сказать правды брату, даже если ситуация между нами прояснилась. Эту правду мама поведала мне перед смертью.
Он снова глубоко вздохнул.
— Когда Рудольф родился, отец не позволял матери видеть его. И даже больше — он отослал ее в то поместье, где мы останавливались, чтобы не встречать ее. Для женщины-оборотня это очень сложное испытание — быть оторванной от ребенка. Это рефлекс на базовом уровне. Матушка впала в депрессию и несколько раз пыталась покончить с собой. Когда эта новость разлетелась по землям, отцу больше ничего не оставалось кроме как вернуть ее обратно и запереть в покоях. Еще он позволил ей видеться с сыном раз в неделю, но…было поздно, и у нее случилось отторжение ребенка. Это когда оборотень перестает признавать ребенка своим.
То есть Рудольф никогда не знал любви матери? Он был воспитан отцом, в то время как мать была изолирована.
— Мама все никак не выходила из депрессии и стала одержима идеей вновь забеременеть. Тогда она хитростью споила отца и…после той ночи забеременела мной.
Мира ошарашенно замерла. То есть Вольфганг был рожден лишь как замена старшего ребенка для матери?
— Она умудрилась скрыть беременность от отца, и когда он узнал, я уже появился на свет. Он хотел убить меня, но его сестры и мой брат не дали ему это сделать. Тогда…он сказал матери делать, что она хочет, и больше никогда не приближался к ней. А мама…была счастлива, что у нее родился я, и вместе с братом они окружили меня заботой. Словно пытались восполнить то, что отец забрал у них когда-то давно. А потом…ты уже знаешь. Отец решил, что я более талантлив, нежели братец, и хотел сделать меня наследником, если бы не моя травма и последующее превращение в дурачка.
Мира неловко кивнула. Она краем глаза смотрела на профиль вулстрата и, хоть он улыбался, понимала, что эти воспоминания были для него чересчур болезненными.
— Когда все это случилось, отец наконец-то рассказал матери причину, по которой он хотел убить меня, когда я только родился. Оказалось…что к моменту становления нового главы у него не должно остаться живых братьев, которые могли бы устроить междоусобицу. Отец тоже в свое время убил своих младших братьев. Узнав это…матушка собрала вещи, схватила меня и увезла обратно в то поместье, чтобы защитить от подобной судьбы…но в итоге мы прожили так с ней всего пару месяцев. Пережив столько горя, она быстро зачахла и умерла у меня на руках. В поместье, в котором не было даже прислуги. Я просидел около ее тела 3 дня, пока не приехал брат и не увидел труп матери.
К этому моменту из глаз Миры уже пошли слезы. Она даже не догадывалась, через что ему пришлось пройти в детстве. Она протянула руку и ухватилась за рукав его водолазки.
— Вольфганг, как же ты…?
— Преодолел это? — улыбнулся он. — Мама рассказала мне все это, и я все понял. Да и я знал о ее состоянии — пусть и притворялся дурачком, но все же умным был. Конечно, было тяжело. Особенно потом, когда отец заставил меня жить в этом же поместье. Но…я всегда чувствовал присутствие матушки в моей жизни. Наверное…именно из-за нее я стал помешан на красоте и ногтях.
Он уставился на банку, которую всегда носил за пазухой.
— Мама так сильно любила меня, что никогда не выкидывала отстриженные ногти или волосы. Все хранила и говорила, что эти вещи — доказательство того, что я существую. А еще она, хоть и не обладала той красотой, какой обладали мои тетушки, но все равно заботилась о своем лице и даже в 60 выглядела молодой даже без иллюзорных заклинаний. Хотя…к моменту своей смерти она очень сильно осунунлась…
Видимо, он снова вспомнил мертвое лицо матери.
— Когда брат приехал через семь лет, чтобы забрать меня обратно, я понял, что отец тоже захворал. Братец…верил, что теперь у нас все будет хорошо, и что предписания семьи не смогут разрушить последнюю оставшуюся в нашей семье искреннюю связь. Но в итоге…появилась байка о кровавых когтях и целый год смуты.
Он замолчал, видимо, закончив свой рассказ.
Мира все еще молчала, и он поспешил успокоить ее.
— Малышка, только не плачь, ладно? Я рассказал тебе о себе лишь для того, чтобы выговориться. Мне не нужна жалость.
Однако та лишь повертела головой.
— Я…правда ценю, что ты рассказал мне о таком…личном моменте. Мне…сложно понять, что ты чувствуешь…хотя твое отношение к отцу мне вполне знакомо.
— У тебя…тоже суровый отец? — спросил он. Она же как-то странно уставилась себе на руки.
— …я не помню.
— Что? — ошарашенно спросил он.
— Я не помню…в моем сердце есть страх по отношению к нему, но я не помню даже, как он выглядит…я…мало что помню до момента, пока не оказалась в древнем лесу…почему-то…все мои воспоминания обрывочны, и мне сложно понять, что из них что…
— Ты поэтому никогда никому не рассказывала о себе? — спросил он. Она тут же кивнула.
— Все, что я помню…это то, что я долгое время находилась в темноте…и кто-то использовал меня для каких-то экспериментов…Но потом все как в тумане. Обрывки каких-то видов нейтральных земель и непонятное отношение к своей семье…Иногда мне кажется…что я не та, за кого я себя выдаю…словно я не Миранна, и словно я не обливи….словно человекоподобное существо, созданное искуственно…Я не помню, как я научилась магии и кто научил меня читать и писать…кто я вообще такая?
Из ее глаз снова пошли слезы. Вольфганг же нахмурился и сжал руки.
— Я не знаю, кто посмел держать тебя в подобном месте и использовать для экспериментов, но я лично разорву их на части.
Он тут же сел на колени перед ней и аккуратно взял ее руки в свои.
— Малышка. Помнишь, что я сказал раньше? Я хочу, чтобы другие судили о мне не по внешности или истории моей семьи, а по тому, какой я есть. И на тебя это тоже распространяется. Не важно, окажешься ты обливи или же, как ты говоришь, искуственно созданным существом. Для меня ты будешь все той же постоянно краснеющей малышкой, которая оказалась в таком интересном путешествии
