– Остальные! Эти за силой попёрлись, дурни малолетние. Думаешь, откуда у них это, всякие киски, птички, лисички? Много ты эльдов оборотней видала?
– Ни одного. То есть, двоих видела, Грая и Барса. А вот Лиса, кажется, нет, – не слишком задумываясь о том, что говорит, отозвалась Ора.
Если быстренько нырнуть в коридор, то можно вылезти в окно. Или стекло разбить, что ли? На выламывание рамы её вряд ли хватит.
– Ты, девка, даже не думай слинять раньше, чем мы договорим, – нахмурился призрак. – Всё равно не пущу, даже не надейся.
– Да?
– Точно тебе говорю.
С этим Роен спорить не стала, потому что знала: прав он. Непонятно откуда, но ведь знала, поэтому к коридорному окну и примеривалась.
– Ну тогда давай заканчивать побыстрее, – огрызнулась Ора. – Так что там с остальными?
– Чем они тогда расплатились говорить не стану, пусть сами рассказывают, если захотят. Хотя могла и догадаться. А теперь-то Грай за тобой потащился, они следом. Вот так-то.
– Погоди, – Роен потёрла лоб, пытаясь сгрести упорно разбегающиеся мысли в кучу. Ну или, по крайней мере, уцепить за хвост самую важную. – Подожди, подожди… Грай был в Лабиринте, значит и он… Чем он расплатился?
– Тебе-то какая разница? – хмуро проворчал бывший экзорцист.
– Чем, Одинец?
– Силой, – лысый уставился в пол, даже сапогом половицу шкрябнул. – Всего лишь силой.
– Но он же не маг! Вернее не колдун. То есть не этот… Какой силой?
– Да простой! – совершенно неожиданно вызверился призрак. – Обыкновенной! Его сейчас не только демон, котёнок забодает! Ну, это я преувеличиваю, конечно. Но с тем, что было и близко не сравнить.
– Тогда на кой же он на рогатого-то полез? – Ора зачем-то изобразила пальцами рожки – от растерянности, наверное.
– Зачем, зачем! Потому что ты тут есть. Может, ему хуже смерти, если тварюга тебя к себе заберёт? Может, без тебя ему и жизнь-то не мила? Может, ему легче собственную кровушку по капле выцедить, лишь бы с тебя волосок не упал?!
– Да почему?
– От бабы дуры! – Снова сплюнул Одинец. – И не потому, что дуры, а потому, что бабы! Сама сообразишь или нормальным языком сказать?
– Не надо нормальным. Соображу, – медленно кивнула Роен. – Кажется.
***
Соображалось плохо, даже, можно сказать, совсем никак не соображалось. На бегу вообще думать сложно, а когда надо охватить многое, да ещё жизненно важное, то ничего толком и не получается. Ещё и реальность, будто нарочно, запутывала, не давая попасть, куда нужно. Просто ли заблудиться в ночном саду пусть даже и огромного, но всё-таки очень ухоженного, вылизанного поместья? Оказалось, безумно легко.
Широкие вроде бы аллеи путали тенями, заставляя принимать фигурно выстриженные кусты за боковые дорожки, а дорожки за кусты. Живые изгороди и запутанные цветники вдруг выводили к каким-то стенам, которых тут вовсе и быть не должно, беседкам и гротам, окружённым почти первобытными зарослями. И, в конце концов, Ора вообще угодила в зелёный лабиринт. Пришлось, рыча и царапаясь до крови, проламываться прямо через путаницу веток, рискуя заработать вечное проклятие от садовников.
То удаляющиеся, то приближающиеся треск деревьев, крики и вой помогали ориентироваться, но только они на помощь и приходили: Луна, словно издеваясь, прикрылась плотными тучами, любопытно выглядывая из-за завесы самым краешком.
А соображать, даже мечась, было очень нужно. Две мысли гонялись по кругу, будто пытаясь поймать друг друга за хвост: «Что делать?» – это в глобальном, общем смысле, то есть вообще. И: «Что с этим делать?» – это про откровения Одинца, то есть о совершенно неожиданных чувствах собственного мужа к ней, к Оре в смысле.
Роен на всём ходу влетела во что-то колючее и очень запутанное, мгновенно вцепившееся тоненькими пальчиками-веточками и в волосы, и в куртку, и в штаны. Девушка с разбегу рванулась, но тут же потеряла равновесие, выставила руку, чтобы удержаться, но только повалилась, круша кусты.
Какой раз за эту проклятую ночь?
Думаться не переставало. Даже когда, жалостливо поскуливая, унизительно пятясь задом, выбиралась обратно на дорожку. Даже когда выпутывала волосы, оставляя на цепких сучках целые клоки шевелюры. Даже когда поднималась, шипя от боли в подвёрнутой щиколотке.
Правда, что ли, чувства супруга были для неожиданностью? Да нет, конечно! Уж точно не после того, как он её спасать пошёл. Нет, уж точно не после того, как он её спас, в полном согласии с законами сказок, былин и баллад. Так почему же раньше в голову не приходило, что он её… Что она ему… В общем, что он не равнодушен?
Ора остановилась – гравий напряжённо хрустнул под каблуками – прислушалась. Кажется, шум снова стал тише, отдалился, грохнуло где-то слева. Она развернулась, ринулась в проём между высокими, выше головы, стенами шпалерных роз. И завизжала, едва снова не упав: примерещилось, что статуя вывалилась из темноты и прыгает на неё. Просто девушка не сразу сообразила, что это всего лишь очередной каменный красавец, а вовсе не что-то страшное.
Дыхание перехватило так, что горло заболело, словно простуженное.
Шестеро и Один! Почему даже мысленно, про себя она не может назвать его по имени, а только эдак иронично «муж» или там «супруг»? Почему думать не может про… ну, про любовь?
Ора, пятясь, потому как и отдышавшись просто не могла повернуться к статуе спиной, отошла подальше и только когда скульптура превратилась в смутное светлое пятно за ветками, снова развернулась, побежала.
А она сама? Что он для неё? Сволочь, вломившаяся в жизнь и разнесшая её на куски? Досадная обуза, вечный раздражитель? Зарвавшийся атьер, которому во что бы то ни стало надо показать, доказать и продемонстрировать его место? Тогда почему она сейчас-то несётся неведомо куда, наплевав на всё и на себя в первую очередь, пугаясь статуй и не боясь высших демонов?
Поляна появилась сбоку неожиданно, показалось даже, что это живая стена провалилась куда-то в бездну. И сердце от испуга заколотилось под самым подбородком – примерещилось, что и Ора сейчас соскользнёт вслед за ней. Но миг, другой, а там и третий ничего не происходило, даже шум будто кляпом заткнули. Тишина полная: ни листик не шевельнётся, ни птичка голоса не подаст, только вот по-прежнему поскрипывал гравий под подошвой.
Ора длинно выдохнула, медленно разжала кулаки – когти впились в израненную мякоть ладоней почти до крови – осторожно выглянула на поляну, на которой, естественно, белели статуи. В саду фламика их вообще было много, даже слишком уж много. Только эти не изображали прекрасных обнажённых атлетов, тут были Шестеро – странно заброшенные, в потёках от сырости, заросшие неухоженным, наполовину сухим плющом. И странно живые.
Юные – Он и Она – стояли друг напротив друга, даже руками не касаясь. И всё равно было понятно, что до поцелуя, а там и до большего, всего-то один удар сердца и остался. Отец И Мать не слишком чётко белели за ними: Он чуть впереди, слегка сгорбившийся, наклонивший голову, словно готовый броситься на врага, Она позади, спокойная, почти умиротворённая и складки платья смяты странно, будто к юбке прижимались дети, которых тут не было. Мудрых Ора почти не видела, четыре статуи совсем их загораживали. А дорожка, как ни в чём не бывало, тянулась между скульптурами – ей было равно плевать и на изображение богов и на эльдов.
