учила в колледже, я, как могла, объяснила ей свою проблему. Когда я закончила, женщина выскочила на улицу и остановила первого же полицейского. Вернувшись, она порадовала меня адресом велосипедной мастерской «Си-Эн-Си», расположенной в полутора милях отсюда. Поблагодарив ее, я осталась томиться в ожидании. Наконец, еще через час, явился Ларри с самыми удивительными новостями.
— Я так и не разжился вилкой, потому что во всех этих лавочках не нашлось ни души, кто ответил бы мне на приветствие, не говоря уже о новых вилках. Стоило мне заговорить по-английски, как их всех словно ветром сдувало. Они категорически отказывались признать сам факт моего существования. Когда же, в конце концов, в седьмой или восьмой по счету мастерской я нашел-таки парня, который выслушал меня, то опять же зря потратил время, поскольку он как заведенный твердил мне, что вилки не ломаются.
— Ладно, ладно, может, кто и говорил, что они не ломаются. Как бы то ни было, чудак в последней мастерской, куда я зашел, отказался поверить, что твоя рама сделана во Франции. Знаешь почему? Да потому, что я обратился к нему по-английски! Раз говорю по-английски, значит, и рама английская. Проще простого. Да, веселенькие два с половиной часа, ничего не скажешь! Что же нам теперь делать? Полночи уйдет на то, чтобы перетащить велосипед в кемпинг.
— Полиция дала мне название и адрес еще одной мастерской неподалеку отсюда. Давай попытаем счастья, — предложила я. — Как знать, вдруг здесь люди не станут задирать нос, как на этих кичливых Елисейских полях? На сей раз в подтверждение того, что рама французская, а вилка действительно сломана, мы принесем с собой велосипед как вещественное доказательство.
Я медленно, но упрямо пробиралась вперед, сквозь уличную суету часа пик, толкая перед собой заднее колесо велосипеда и вскинув на плечи переднее со свободно болтающейся вилкой. Мы прибрели в «Си-Эн-Си» за пятнадцать минут до закрытия, и нам повезло. Приемщик не только говорил по-английски, но и охотно общался с нами. Он притащил из подвального склада два комплекта вилок. Первая была из тех же легковесных трубок «Рейнольдс-531», что и моя рама, и стоила девяносто долларов. Вторая, стальная, весила как вся рама целиком, к тому же она, никогда не знавшая краски, была чертовски страшна; зато цена оказалась приемлемой — двенадцать долларов. Поскольку мы, как могли, старались урезать наши расходы, дабы компенсировать издержки двух последних месяцев, мы остановились на той, что пострашнее. Меня не волновала перспектива утяжеления моей рамы, зато согревала мысль о спуске с альпийских круч с надежной стальной вилкой.
Приемщик предупредил нас, что за подгонку деталей мастерская возьмется не раньше следующей пятницы, то есть через полторы недели. Мы же собирались пробыть в Париже только четыре дня. Мы стремились как можно скорее приступить к переходу через Альпы, неделя задержки, по существу, гарантировала нам жалкую возню в снегах.
Было уже шесть, когда хозяин мастерской, изъяснявшийся только по-французски, жестами объявил нам о закрытии. Возившийся с нами приемщик перекинулся парой слов с хозяином, и не успели мы опомниться, как тот сгреб мою раму и вилку и исчез с ними в подсобке.
— Он установит вилку и соберет велосипед, — пояснил его помощник. — Хотите — погуляйте, загляните через часок. Мы закрываемся. Вернетесь — постучите, и я впущу вас.
Теперь, когда мы поняли, что вилка, похоже, будет все-таки установлена, нам полегчало. Ларри вдруг вспомнил, что не ел с самого утра, и заговорил о состоянии «острого истощения», которое обычно наступало всякий раз, когда ему приходилось более четырех часов обходиться без «заправки».
— Сиди здесь, вдруг возникнут трудности и им потребуется твой совет, — быстро забормотал он. — Я же сбегаю куплю чего-нибудь пожевать. Одна нога здесь — другая там.
Через четверть часа моя рама была готова, владелец мастерской протянул мне счет в двадцать франков за работу. Пять долларов за час сверхурочных. Это был настоящий подарок, и я с благодарностью пожала руку хозяину. Пожав плечами, он расплылся в улыбке и пожелал мне, как говорят французы, «бон вояж».
Прошло еще минут двадцать, прежде чем Ларри в конце концов явился к мастерской. На его физиономии блуждало какое-то странное выражение.
— Что случилось? — спросила я. — Я уже начала беспокоиться.
— Что случилось, говоришь? — пробормотал он. — Понимаешь, влип в одно дело, ну и, словом, даже забыл о еде.
— Это ты-то?
— Знаешь, иду я по этой улице, ищу магазин и, когда я прошагал уже четверть мили, прямиком попадаю в самый что ни на есть «стопроцентный» район «красных фонарей», который тянется квартал за кварталом. Во всех дверных проемах, переулках, на всех углах стоят путанки, а все тротуары запружены пасущими их «котами», готовыми начать торг.
Вот я и призадумался, не снять ли мне пару колоритных кадров для «приправы» нашей коллекции слайдов. Вытаскиваю аппарат и как можно незаметнее стараюсь быстро щелкнуть затвором, пока никто не обращает на меня внимания. Все же одна дамочка засекла меня, принялась вопить и во всю прыть понеслась за мной. Вслед за ней в погоню ринулись ее «коллеги». Последнее, что помню, как одна из них повисла у меня на руке и силилась выхватить аппарат. К счастью, я крепко вцепился в него и унес ноги раньше, чем меня настигли другие.
Я сломя голову понесся в противоположную сторону и немало отмахал, прежде чем остановился и решил, что лучше будет вернуться. Но обратно я был вынужден добираться окольным путем, на что ушла целая вечность!
Вот так, впервые в жизни, Ларри забыл позаботиться о своем пустом желудке.
Шестнадцатого сентября мы покинули Париж и устремились к немецкой границе, в Страсбург. Дорога заняла у нас четыре дня, и каждый из них встречал нас теплом и солнцем. Единственная неприятность произошла, когда у Ларри ослабел блок и большая часть шарикоподшипников раскатилась по обочине дороги. Часа полтора мы провели где-то под Нанси, просеивая трехфутовый клочок пыли и гравия, собирая рассыпавшиеся подшипники, переупаковывая и приколачивая блок на его законное место.
В то утро, когда мы пересекали границу с Германией, небо заволокли тучи. Часам к шести вечера, когда мы уже мерили мили в горах Шварцвальда, полил холодный дождь. Следующие три дня до самого Фюссена, городка близ австрийской границы, мы прорывались сквозь беспрестанный леденящий ливень. Это были самые плачевные дни нашего путешествия, и они настигали нас один за другим, как автоматные выстрелы.
В первый же вечер в Южной Германии мы расположились на ночлег в сосновом бору под Хайгерлохом. Несмотря на темень и дождь, мы уговорами пытались
