–Давай-ка кваску… выпьем…
Михайла разлил из кувшина квас по большим «хохломским» кружкам, чем вогнал посетительницу в еще больший ступор…
А чтоб не врала! Чтоб сразу прониклась!
Гостья не осмелилась сразу начать разговор… Сделав пару глотков, снова поблагодарила и потом уж, перекрестившись на висевшую в углу икону Николая Угодника, перешла к делу…
–Ходила я нынче ночесь на луга – за лечебной травою… Есть, господине, такие травы, что до солнышка собирать надо. Юлия-госпожа знает…
–Как же их собирать?– искренне удивился сотник.– Ничего ж не видно!
–Так на рассвете, господин… Уже разобрать можно… На Соколиный луг ходила, недалече тут,– девчонка покусала губки и продолжила:– Как возвращалась уже, смотрю – бежит кто-то. Испугалась – да в кусты. Там малина, орешник – так я туда… И кому в такую рань бегать надо? Пересидела… да пошла. Пока шла – рассвело уже, стадо с пастушками встретила да у колодца – баб… С ними еще постояла, поболтала… А к Юлии-то на двор пришла – и подумала… А вдруг парень-то тот что-то украл?
–Парень?– поставив кружку на стол, настороженно переспросил Михайла.– Так ты его рассмотрела?
–Так светало уже… Я, правда, в кусточках укрылась, но кое-что видела…
–Ну-ну-ну! Говори же, рассказывай!
–Так я и говорю же,– Забава снова перекрестилась.– Нехристь это был – вот кто! Молодой, ловкий такой… глаза узкие, а рожа круглая, как блинница-сковорода! По виду – ну чистый половец! И одет… не совсем…
–Что значит – не совсем?
–Ну-у… порты да рубаха нижняя, беленого холста… И… словно на мокрое тело натянута…
–Так-так-так…– вскочив на ноги, Миша прошелся по горнице. Потом резко остановился, глянул гостье в глаза:– На мокрое тело, говоришь? А откуда бежал-то?
–Так вроде как от вас и бежал. С Михайлова-от городка…
–А оружие? Было у него? Ну, может, лук, самострел?
–Не, не было… Котомка была! А уж что в той котомке – не ведаю. Я еще подивилась – голый почти – и с котомкою…
–А приметы какие-нибудь?– сотник с надеждой взглянул на паломницу.– Ну, там, родинка где-нибудь или шрам…
–Не, господин, не приметила. Далековато все ж.
–Ладно, Забавушка, благодарю и за это… Рост?
–Ну-у-у… чуть повыше меня. Верно, на полголовы…
–Ну, ты у нас девушка не низенькая… Телосложение?
–Что, господин?
–Тощий? Мосластый? Толстяк?
Гостья тихонько засмеялась:
–Не, не толстяк. Говорю же – ловкий…
–А ты сказала – нехристь. Только потому, что на степняка похож?– еще раз уточнил сотник.– Ты ведь так, с ходу и сказала… Только из-за узких глаз? Так не все половцы узкоглазы… иных и от нас не отличишь.
–Ну так да-а!– сверкнув глазами, радостно воскликнула девчонка.– Да! Креста-то на нем не было…
–Так ведь крест-то под рубахой носят…
–Он потом у Юлии был – я и рассмотрела. Ногу подвернул, говорит. Несильно…
Ну да, вспомнил Миша, Юлька что-то такое говорила… так, вскользь…
–А вместо креста, на бечеве,– клык здоровенный висел! От медведя, может… Большой такой… Это что же, с таким-то клыком – еще и крестик?
Узкоглазого, похожего на половца парня определили быстро. Третьего дня к скоморошьей ватаге пристал. Скомороший старшой Флегонта Гудок опознал по приметам. Особенно – по клыку.
Об этом уже к вечеру доложил Зевота Хромец:
–Зовут половчонка – Муслей, из степи он. Беглец. Бежал от кого-то, видать, в рабах был, ну, а скоморохи приветили – славно на свирели играет! Мусля этот к тебе, господине, поутру завтра придет. Флегонтий отправит – божился.
Сотник недовольно фыркнул:
–А что до завтра-то ждать?
–А сегодня не было Мусли в ватаге. На реку, за рыбой, пошел… На ту сторону. Он, говорят, рыбак знатный…
–И рыбак, и на дуде игрец…– язвительно протянул Миша.– А что с ногой-то у него?
–Не на дуде, господин… На свирели. С ногой? Ах, ну да… хромает немного… с недавних пор.
–Хромает… А самострела у него, случайно, при себе не было?
–Не, господин, не видали.
Ну, мог и спрятать. Вполне…
Уже два дня, как в Ратном шла, шумела ярмарка, или как тогда говорили – «торжки». Кроме солидных господ – купцов-суконщиков, пришли-приехали и торговцы помельче, потянулся окрестный люд – а тому уж много чего, окромя сукна, надобно, и сукно-то не так чтобы очень – все ж для простого человека дороговато. Нам бы что подешевле, а шерсть и сами спрядем-соткем, да и лен нынче уродился, уж всяко голыми ходить не будем!
И в Ратном, и на пристани, да по всему бережку растянулись торговые рядки, а там уж чего только нет – всякая всячина, от телег да лошадиной сбруи до ленточек, медовых сладостей и копченной на костре рыбки. Рыбку тут же запивали пивом – к торжкам наварили знатно, продавали на всех углах.
Еще были качели! Ах, как взлетали, казалось, куда выше берез, что росли невдалеке от рядков. Еще кол в землю вкопали, а на том колу – сапоги новые, вот охочие парни на него и лазили…
А уж скоморохи! Гудки, бубны, гусли, свирели… Песни пели, ходили колесом, все в масках-«личинах», в рубаха цветных, ярких, народ музыкой своею смущали, про Садко, гостя торгового, песни пели:
Ай же, вы дружки-братья корабельщики,
Верно не пошлины поддонный царь требует,
А требует он голову человеческу!
Рогволд-варяг проходил мимо со своими. Остановился, от солнышка щурясь, прислушался… бросил скоморохам медяхи, еще и медку заказал – хорошо поют, славно! До слез.
Берет с собой гуселышки яровчатыИ садится на тую дощечку на дубовую…[2]
Скоморохи про купца-гостя былину закончили – дев младых углядели, и давай – плясовую:
Ой, дуда-дида-Лель!
Ой, дид-лало, Лель!
В хоровод пошли красны девицы, а за ними – и парни. Те из Младшей стражи, кто от нарядов свободен,– тоже на ярмарке, здесь. Праздник! Одначе ж праздник праздником, а наказ им дан смотреть в оба. Чужих нынче много – мало ли что? Наверняка и волхвы пришли – народ смущать. Хотя… им ли со скоморохами-то тягаться? Вон уж какие песни поют:
Прилетала лесова птица незнаемая,
Как садилась на хоромное строеньице
Она ухала-то птица по-звериному,
Как свистала эта птица по-змеиному…
Михайла, проходя мимо, хмыкнул – не песня, хор-рор какой-то! Увидав своих – матушку, сестер, деда, помахал рукой. Однако ж пока что не подошел – искал глазами Юльку. Не видно что-то… Неужто не придет? Да быть такого не может, такой-то праздник не каждый день бывает!
