их рисует мой муж.
Сергей Сергеевич никак не мог ее понять и сердился на себя за это.
— Зачем? — спросил он. — Зачем он рисует картины, которые никому не нужны?
— Не знаю, — сказала она, — он любит рисовать, и потом, он думает, что его картины нужны мне.
— Ничего не понимаю, — расстроился Сергей Сергеевич. — А они вам нужны?
Женщина ничего не ответила, в трубке попискивал сигнал «занято».
«Странная женщина, — думал он, отхлебывая из чашки холодный кофе, — и муж у нее странный». И вдруг он подумал о том, что если бы кто-нибудь увидел, как он поет, то тоже назвал бы его странным. Если бы все люди без слуха и голоса выходили на середину комнаты и пели, тогда бы это не было странным. Так же, как если бы все люди, не умеющие рисовать, рисовали картины. Но из всех безголосых людей, которых знал Сергей Сергеевич, пел только он один. И поэтому все остальные считали его странным. Даже жена.
А когда-то ее не возмущали его песни. Это было давно, у них тогда еще не было своего дома. Они бродили в темноте по улицам и переулкам, и она ему подпевала. Он вспомнил об этом и удивился: да, да, она пела вместе с ним…
С тех далеких дней в ней несколько лет держалась странная привычка — уходить по вечерам из дома. Он не понимал ее: зачем уходить в темень, бродить под чужими окнами, когда есть наконец свой дом. Потом он стал думать, что ей невмоготу слушать его песни и она уходит, чтобы побыть одной.
Сергей Сергеевич с ненавистью посмотрел на чашку с кофе. Оно, как всегда, вызвало в нем смятение духа. «Так дальше нельзя, — сказал он себе, — пойду поброжу по улицам, успокоюсь». Он поднялся, надел плащ и съехал в лифте вниз.
Во дворе он задержался, задрал голову и не нашел своих окон. Свет был погашен, поэтому он и не нашел.
«Это объяснимо, — успокоил он себя, — дом большой, окон много, и ничего удивительного в том, что я не вижу своих. Вот если бы я забыл номер квартиры — это было бы страшно». Он пошел по двору и вышел на улицу. Навстречу ему попадались люди — мужчины и женщины. Иногда с ними были маленькие дети — мальчики и девочки. Дети тонкими голосами задавали вопросы, а взрослые им отвечали. Те, что были без детей, разговаривали друг с другом. Потом люди перестали попадаться навстречу, он вышел на окраину города и пошел по тихой улице с деревянными домами. У последнего дома остановился. Дальше идти было некуда. Он стал ждать. Если человек куда-то шел и никуда не пришел, он должен остановиться и подождать, и тогда что-нибудь случится. Ждал он долго, и терпение не обмануло его. Вдруг в одном из окон вспыхнул свет. Ярко-розовый, как зарево. Этот свет ударил ему в лицо, и он закрыл глаза. А когда открыл, то увидел, что в розовом мареве плавают большие белые горошины.
— Таня! — позвал он.
Окно открылось, и в нем появилась его жена. Она щурила глаза, вглядываясь в темноту, и не узнавала его.
— Почему ты здесь? — крикнул он. — Ты же сказала, что едешь к своей матери…
— Не кричи, — она узнала его и улыбнулась, — никто тебе ничего не говорил.
Через несколько минут она подошла к нему.
— Вот и я.
Он почувствовал, что может ударить ее.
— Отойди от меня. Ты же сказала, что едешь к матери…
Она обняла его и, как ребенку, мягко, без всяких интонаций повторила:
— Никто тебе ничего не говорил.
— А сын где? — От подозрительности голос у него сел, и он прохрипел: — Наш сын, где он?
— У нас нет никакого сына. — Она вздохнула и взяла его под руку.
Он пошел рядом с ней, продолжая волноваться.
— И кошка. У нас была кошка Уля. Ты посадила ее в кошелку и повезла к своей матери.
— Не кошка, а собачка. Ты все перепутал. И не у нас, а у меня. Уля попала под машину, когда мне было пять лет.
— Я схожу с ума! — Он прижал ладони к вискам, стараясь понять, что происходит. — Я, кажется, схожу с ума…
— Все влюбленные так говорят. — Она засмеялась счастливым смехом.
— Я влюблен? В кого?
— В меня, — она еще раз засмеялась, — а я тебя знаешь за что люблю? За то, что ты никогда не бываешь похож на себя. Вчера, например, ты уверял меня, что бросишь свой философский факультет и будешь поступать в консерваторию. Станешь оперным певцом.
— Я уже окончил институт. Я экономист. У меня стаж.
— За это я тебя тоже люблю. Но, когда ты пел арию Ленского, я подумала, что в консерваторию тебя не примут.
— Нет слуха?
— И голоса тоже.
— Что же делать? — спросил он.
— Я знаю, что делать, но скажу тебе потом, позже.
— Она тоже знает.
— Хочешь, чтобы я ревновала? Пожалуйста. Кто это «она»?
— Жена одного человека, который рисует картины. У них сто картин.
— Они счастливы?
— Да.
— Где ты с ней виделся?
— Нигде. Она позвонила, ошиблась номером и попала ко мне.
Таня остановилась, в глазах ее загорелась настоящая ревность.
— Понятно. У тебя квартира и телефон. Так вот запомни: когда у тебя действительно будут квартира и телефон, она не будет тебе звонить.
— Она не мне звонила. Она ошиблась.
— Позвонила и сказала, что счастлива. Счастливые не ошибаются номером. Что она тебе еще говорила?
— Просила, чтобы я спел.
— И ты пел?
— Нет. Я вспомнил, что у меня нет ни голоса, ни слуха.
— Я бы не простила тебе, если бы ты ей пел. Ты спросил, что тебе делать? Когда нет ни голоса, ни слуха, надо петь, но не всем, а одному человеку. Тому, кто тебя любит.
Город остался позади. Они шли вдоль реки, и звезды на черном небе мерцали им, будто подмигивали, а планеты горели ровным ясным светом. И еще была луна, на которой оставили свои следы люди и механизмы. Но они этого представить себе не могли, так как вблизи луну никогда не видели.
— Когда у нас будет свой дом, — сказала она, — мы все равно будем ночью уходить сюда. Это так хорошо — уходить, когда есть куда вернуться.
Он замедлил шаг, ему было не по себе.
— Значит, мы с тобой еще не женаты?
— Нет.
— И у нас нет квартиры?
— Увы.
— И сына, и кошки Ули?
— Их тоже нет.
— И тебе нравится, как я пою?
— Очень.
Он хотел крикнуть ей: «Так не бывает!
