смотрел на меня своими сероватыми, стального цвета глазами — глазами, на которые в детстве мы хотели бы поменять свои собственные, непонятного цвета, серо-сине-карие.
Совесть моя была чиста, но иногда невозможно было догадаться, что таилось в глубине дедушкиных глаз.
— Послушай, дитя мое, в самом деле только из-за этой суеты ты стала такой тощей и остроносой, такой бледненькой и некрасивой?.. Муся, неужели это все из-за сборов?
Не разжимая рук, которыми я обхватила шею дедушки, собираясь поцеловать его, я опустила лицо и уткнулась носом в его рукав.
— Не смотри на меня так, дедушка… Это я от радости…
— От радости, Муся? Или еще и оттого, что тебе нелегко дается отъезд?
При этих словах я вздрогнула, от сильного сердцебиения у меня перехватило дыхание. Тесно прижавшись к нему, я пролепетала:
— Ах, дедушка, нет… нет!..
— Все-таки расскажи мне, детка, — прошептал он, обнимая меня и наклонившись к моему лицу, — так будет лучше для тебя, так надо.
— Но я в самом деле не могу, дедушка! Я просто не знаю… какая-то тяжесть, которая меня не отпускает… радость так трудно дается,— отвечала я с трудом, мне казалось, что эта тяжесть нависла надо мной, готова рухнуть и раздавить меня. В отчаянии я резко подняла голову. — Я иногда думаю, дедушка, а вдруг смерть легче? Я хочу быть с мамой.
Он сильно вздрогнул. Ему явно хотелось найти бесхитростные слова утешения, но он не нашел их, снова прижал мое лицо к себе и стал гладить — так нежно, словно его руки касались тончайшей паутины, стараясь не повредить ее.
Славные, милые руки.
— Если бы только вы могли где-нибудь отдохнуть, отец и ты… где-нибудь в чудесных южных краях… Разве не славно было бы?.. Там. Там, где уже все в цвету, Марго!
— Да, дедушка, — послушно сказала я. Время от времени он называл меня именем моей матери, в честь которой назвали и меня; и каждый раз мне казалось, что в нежность таких минут вливается еще и вся его любовь к маме, перечеркивая время, разрывая цепь лет.
— И знаешь, что мне теперь часто приходит в голову? Разве не живет в Киеве самая милая из наших прибалтийских родственниц? И разве лучший друг отца не преподает в Харьковском университете?
— Да, дедушка.
— А теперь слушай внимательно. Почему бы вам не съездить на юг, прежде чем окончательно покинуть Россию? Что ты об этом думаешь? А дедушка поможет.
Что я об этом думала? На прощанье увидеть Россию во всей ее необъятности? Я не отрываясь, с надеждой смотрела в лицо дедушки. Но сумеем ли мы с папой найти именно то, что надо? Не затеряемся ли мы на русских просторах?
Дедушка ясно видел в моем взгляде возрастающую надежду, видел испуг, сомнения, огромное напряжение. В его глазах мелькнула улыбка, едва-едва заметная, даже не отразившаяся на лице.
— Марго, дитя мое, — вдруг сказал он и поцеловал меня. — Я бы хотел, чтобы кто-нибудь мог рассказать мне, осталась ли ты и на благословенном юге такой же остроносой, такой же бледненькой и некрасивой. Как ты думаешь?.. Если у меня появится там человек, который обо всем мне напишет? Например, в Киеве, на Пасху? Ты знаешь, как я отношусь к Виталию с самого его детства; мне кажется, он окажет мне эту услугу.
— Ах… дедушка, — проговорила я задыхаясь.
— Марго, душенька.
В Киеве
Кусочек улицы в Киеве — улицы, ведущей в буйство весны.
Из-под балкона второго этажа она поднималась вверх и там терялась в зелени.
Напротив, та ее часть, которая шла вниз, вливалась в Крещатик, открывая вид на добрую часть квартала, где царило по-городскому шумное оживление, толпились повозки и экипажи и раздавались пронзительные голоса торговцев овощами. Это был вид на «маленький Париж», которым очень гордились местные жители.
Я же неотрывно смотрела вверх, где все зеленело и цвело, где, как мне казалось, город внезапно исчезает, теряясь в буйной весенней зелени. Ибо весна здесь набрала пакую силу, что в зелени терялось и исчезало даже самое густое переплетение улиц; улицы тщетно пытались спастись, поднимаясь на холмы, прячась в низинах между ними, — повсюду зелень перекрывала их, разбивала на кусочки.
Но и город не отставал от весны, сражался с ней, защищаясь шеломами куполов и одетыми в броню стенами, он снова и снова ликующе возвышался над пышной зеленью, и в самом деле немного похожий на воина в сверкающих доспехах, вечно древний среди вечно юной весны.
Нас приютили у себя наши милые родственники, Хедвиг и ее статный белокурый супруг из прибалтийских немцев. Мы оказались в самом что ни на есть немецком маленьком доме, где царили порядок и торжественность и где была прелестнейшая крошка, увлеченно возясь с которой папа заранее готовился к своей будущей роли дедушки. Он и малюсенькая девочка всегда были вместе, не уставая удивляться друг другу; за долгие годы труда он забыл, что уже видел и пережил нечто подобное, и оно, как в сказке, снова ожило в нем. Трудно сказать, кто кого больше поражал — он малышку своими колючими усами и тиканьем карманных часов или она его своими миниатюрными ножками и пальчиками. Но всяком случае, его было нелегко соблазнить какой-либо другой достопримечательностью Киева, и только профессиональная добросовестность вынуждала его время от времени присоединяться к нам с Виталием.
Виталий в таких случаях вел себя очень тихо, не распространялся о своих впечатлениях, пока через несколько дней мы не отправились на прогулку с ним вдвоем. Миновав Крещатик. мы спустились в центр города, в старый Киев. У входа в кафе «Самадени», как всегда, сидели биржевики, погрузившись в свои газеты, между ними, тоже как всегда, почти как на рекламном плакате, выделялся поразительно красивый перс в зеленом военном мундире с патронной сумкой и в высоченной папахе, мимо проплывали модно одетые дамы, красивые и хрупкие, окутанные запахом духов, который, почти действуя на нервы, вырывался также из многочисленных парфюмерных магазинов, пороги которых — словно конкурируя с изысканным дыханием весны — обрызгивали розовой водой и ирисом.
— Зажми нос и закрой глаза! — сказал вдруг Виталий. — Ибо это не Киев — от Киева совсем ничего не осталось. Ах, какая досада; мы же знаем: перед нами — Древняя Русь, здесь бы и ожить былинам, ведь тут где-то невидимо сидит сам святой Владимир и пирует в кругу своих богатырей… Но, уж конечно, не у Самадени.
И мы решили, что и на этот раз надо осмотреть церкви, где еще остался русский Киев, и быстро
