Шендерович холодно взглянул на него и высвободил руку.
— Это я в Одессе был инженер! — сухо сказал он, — Причем плохой. А тут я царь! Причем, законный. Откуда ты знаешь, может, я всегда был царем! Может, меня подменили в детстве?
— Миша, ну подумай, что ты несешь! Ты вообще хоть знаешь, куда мы попали? Где ты царь, слушай? В каком месте? В какой стране?
— А хрен его знает… Какая разница? Я их тут на ноги поставлю! Транспортное сообщение, радио, телевизор… Цивилизация-канализация. Торговые контакты наладим. Туризм развернем! Сам видишь, им тут какие-то конкуренты экономическую блокаду устроили. Посадили каких-то уродов в скалах, воют они там, пиротехнику всякую пускают… людей пугают… а этим мало надо! Народ тут, сам видишь, дикий, суеверный…
— Поторопись же, о, повелитель, — воскликнул Дубан, обернувшись, — а иначе погрузится доблестный Масрур в глубокий сон, и не способен будет отвечать на твои вопросы!
— Давай, везирь, шевелись, — нетерпеливо подтолкнул Шендерович, — и не препятствуй мне, ибо исполняю я свой царский долг…
— Как хочешь, Миша, — печально отозвался Гиви.
В небольшой комнате помещений царской стражи окна были затенены. Сюда перенесли Масрура из Тронного зала на жесткое узкое ложе, где он и лежал, закрыв глаза. Однако ж Гиви видел, что глазные яблоки эмира шевелятся под веками, и ему стало страшно.
Рядом стоял небольшой тазик с красной загустевшей жидкостью на дне и лежал окровавленный ланцет.
— Кровь я ему пустил, — пояснил Дубан, — ибо она отравлена сладострастным суккубовым ядом.
— А-а, — сказал впечатленный Шендерович, — да уж, хреново он выглядит!
— Суккуб, — многозначительно кивнул Дубан, понизив голос. Он наклонился над лежащим, прошептал что-то, и тот, не открывая глаз, задвигал глазными яблоками еще быстрее, а потом, потянувшись за руками звездочета, сел на ложе.
Гиви стало еще страшнее.
— Отвечай, о, Масрур, — грозно повелел Дубан, — ибо твой царь и властелин здесь!
— Слушаю тебя, о, звездорожденный, — произнес Масрур замогильным голосом.
— Э? — Шендерович неуверенно поглядел на Дубана.
— Спроси его о сем суккубе, — прошептал звездочет.
— Расскажи мне о сем суккубе, о, Масрур обольщенный! — загремел Шендерович.
Масрур блаженно улыбнулся, не открывая глаз.
— Неземное блаженство несет она с собой, неутомимая в любовных играх и неистощимая на ласки. Счастлив воистину тот муж, что оказался в ее объятьях! Сон в ее объятиях наполнен жизнью, жизнь без нее — подобна пустому сну…
— Это, кажется, чего-то особенного, — задумчиво произнес Шендерович.
— Тьфу! — мрачно прокомментировал Дубан. — Нечисть и есть нечисть!
— А с виду она хороша? — заинтересованно спросил Шендерович.
— Несказанно, — отозвался Масрур. — Кто желает получить представление о ее красоте, пусть возьмет вазу чистейшего серебра, наполненную гранатовыми зернами, и с розовой гирляндой по краю ее, и поместит ее так, чтобы на нее падала игра лучей и теней. Это даст некоторое представление о дивной красоте ее.
— Да-а, — протянул Шендерович.
— Миша, — осторожно напомнил Гиви, — не обольщайся.
Шендерович, не глядя, отмахнулся.
— Спроси, где она растянула свои сети, эта паучиха, — каркнул Дубан из-за спины Шендеровича.
— Где ты встречаешься с ней, о, Масрур влюбленный? Прилетает ли она по ночам на твое ложе? Или как?
На блаженном лице Масрура отобразилось беспокойство.
— Не скажу, — заупрямился он, — Ты сам ее хочешь, о, великий!
— Скажешь! — проскрежетал Дубан.
— Что до твоего суккуба, о, Масрур подозрительный, то не больно-то и хотелось, — успокаивающе проговорил Шендерович, — ибо у меня наложниц без числа и все недурны собою и искусны в любовных утехах, в чем я уже сумел убедиться. Беспокоит же меня исключительно твое состояние, ибо ослабел ты на любовном ложе, тогда как вскорости понадобишься ты мне бодрым и здоровым. Ладно, давай по порядку, ибо сей допрос, вижу я, следует проводить аккуратно и умеючи. Как ты встретился с ней, о, Масрур упрямый?
Масрур вновь блаженно улыбнулся своим воспоминаниям.
— Возвращался я из хаммама, — поведал он, — от банщиков и банщиц, от цирюльника и костоправа, от сладостей и шербета со льдом, чистый, благоухающий и ублаготворенный, однако ж, проходя мимо заброшенной башни, что на краю базара, почуял я, как некая неодолимая сила влечет меня, и вот, полный любовного томления…
— А! — заметил Дубан как бы про себя, — знаю я эту башню! Дозорной башней некогда была она, однако ж, от сиих подземных толчков накренилась у основания и с той поры стоит пустая, ибо предшественник Масрура Доблестного вывел оттуда своих воинов, дабы не пострадали они при следующем толчке…
— Именно так все и было, — подтвердил Масрур, — и вот, проходя мимо, услышал я как бы безгласный зов, неодолимый и сладостный, и ноги сами привели меня на верхушку башни, и там ждала меня она, распахнув объятия. И погрузились мы в пучину любовных утех, и мир улетел для меня, и провели мы вечер и ночь в наслаждениях, описать которые я не способен, да и не к лицу это мужу, ибо дело это сугубо личное и тайное…
— Ага! — с интересом проговорил Шендерович.
— Тьфу! — вновь прокомментировал Дубан, — в сей хаммам ходят достойные мужи, воины его посещают, ежели суккуб этот мерзкий и их начнет завлекать, опутывая сетью сладострастия…
— Спроси его, давно он так? — Гиви с не меньшим интересом приподнялся на цыпочки и тоже выглянул из-за широкой спины Шендерович.
— Давно ты так, о, Масрур? — прогремел Шендерович.
— Недавно, — с явным сожалением отозвался Масрур, — три ночи тому впервые познал я ни с чем не сравнимое наслаждение…
— Интересно, интересно, — проговорил Шендерович тоном приглашенного профессора.
Дубан вздохнул и потер руки.
— Ну, так, все ясно, — заключил он, — сейчас погружу я его в целительный сон, дабы восстановил он свои силы, а назавтра пусть поест меду с гранатовыми зернами, и, ежели сей суккуб не станет боле отравлять его своим похотливым ядом, то, пожалуй, и придет он в себя, ибо вовремя мы заметили сию болезнь его…
Звездозаконник выступил вперед и вновь прянул раскрытыми ладонями, на сей раз от себя, отчего Масрур покорно улегся на ложе.
— Усни, о, Масрур, — повелительно произнес он, — и спи, покуда не пробужу тебя поутру исцеленным!
Он обернулся к Шендеровичу.
— Впрочем, тебе я скажу, о, повелитель, ежели не истребишь ты сего суккуба, так оно и будет продолжаться, пока не иссохнет вконец Масрур несчастный, да еще, подозреваю, вкупе с некоторыми другими видными жителями города Ирама — и старшина купцов, и кади, и вали, и сотники, и тысячники — все посещают сей хамам, а на обратном пути идут через базарную площадь мимо убежища сией твари.
