диссиденту на приеме у врача психиатра», – усмехаясь, отвечает она.
Костик чуть натянуто улыбается.
– Без этого тебя не выпишут, – оправдывается он. И Лена слышит скрытый подтекст: «ты сама виновата». Но Лена умная девочка, она подслушивала «Голос Америки» у отца. Она знает, что «амиталовое интервью», это пытка, запрещенный во всем мире прием. Но сейчас ее огорчает даже не это. Она все рассказала Костику, сама, без всяких пыток, он слушал ее, смеялся, шутил. Значит, он ей не верил?
Она не боится укола, да и скрывать ей нечего, но какое-то смешенное чувство мерзости и одиночества закрадывается в душу. «Не верит, он мне не верит!». Это так больно, так обидно и так грустно. И он тоже – не верит. Как кинолента в перемотке, мелькают перед глазами разговоры, обсуждение книг, взаимные откровения. Она понимает, что она снова поверила, и ее снова предали. «Ну что ж, – думает она, – побуду немного в шкуре диссидента. Про это так много говорили западные голоса, а я смогу испытать это на себе». Эта мысль немного поднимает ей настроение, и она перестает относиться к предстающей экзекуции как к пытке, а воспринимает как небольшое приключение.
После завтрака в комнату заходит медсестра и громко называет ее фамилию. Лена встает, и медсестра на мгновение замирает на месте.
– Сколько тебе лет? – спрашивает она.
– Шестнадцать,– спокойно отвечает девочка.
Медсестра уходит и возвращается с заведующим отделением. Она показывает на Лену пальцем, и тот утвердительно кивает головой.
Медсестра подходит к Лене и берет за руку. Лена спокойна, она ничего не боится. Сестра явно нервничает, лицо выдает какую-то сложную гамму чувств: недовольство, возмущение и страх. Она укладывает Лену на кушетку и предупреждает о том, что если станет плохо, нужно сразу сказать.
В шприце шесть кубиков препарата. Сестра долго не может попасть в вену, шепотом, еле слышно, бубня про подростков вообще, Лену в частности, попутно проклиная тощие руки и плохие вены. Наконец она попадает в вену, и начинает вводить препарат. Она смотрит Лене в глаза, медленно выдавливая содержимое шприца. Лена не чувствует никаких изменений. Ей кажется, что на нее все это не действует. Сестра вытаскивает шпиц и держит место укола, все так же внимательно смотря Лене в лицо.
– Голова не кружится? – спрашивает сестра.
– Нет, – отвечает Лена.
Она осторожно отпускает руку, подходит к Лене, что бы помочь ей встать. Но Лена встает сама.
– Ты что, нельзя так резко! – говорит она, – ты же упадешь. Она берет девочку под руку и медленно ведет в кабинет.
Лена удивляется тому, что Костик в кабинете один. Она ожидала увидеть большую комиссию. Медсестра доводит ее до стула и помогает сесть.
– Голова не кружится? – спрашивает Костик.
– Нет – Лена вообще не понимает этой суеты вокруг нее. Она не чувствует никаких изменений.
Костик немного подавлен и не смотрит ей в глаза.
– Из-за чего ты отравилась? – спрашивает он.
«О господи», – думает Лена, «я же все это тебе рассказывала тысячу раз. В красках и с подробностями. Неужели все это было зря»? Она молчит и смотрит на Костю. Он сидит за столом, облокотившись локтями, немного ссутулившись и ждет ответ.
– Я уже все рассказала, – Лене грустно, она понимает, что их разделяет не стол – их разделяет пропасть. Что Костик, так же как и все остальные не хочет и не может ее понять.
– Лена, назови, пожалуйста, причину, которая заставила тебя принять таблетки, – говорит Костя медленно, словно гипнотизируя ее пристальным взглядом.
– Я больше не могла,– говорит Лена.
– Что не могла?
– Я больше не могла так жить.
– Но должен быть толчок! – У Кости в голосе отчаяние, еще немного и, кажется, он заплачет.
– Когда узники сбегали из концлагерей, у них был толчок? Или просто глаза видели дырку в заборе?
Она смотрит холодным, спокойным взглядом и видит на Костином лице страх. Страха все больше и больше, наконец, он выползает наружу, заставляя Костю открыть рот и произнести:
– Тебе дома было как в концлагере?
«Он ничего не понял! – стучит в ее висках, – Ничего не понял! Как можно слушать и ничего не услышать!»
Глаза у Кости округляются и смотрят на Лену удивленно. У него на лице разочарование и вся скорбь мира. У Лены такое ощущение, что это она снова виновата, она подставила, подвела, не оправдала надежд. Она разрушила мир его иллюзий и навсегда теперь лишится его симпатии. Но она не знает, что нужно было сказать, чтобы не разочаровывать. Он же просил правду, она и сказала правду. Костик встает, Лена поднимается вслед за ним. В коридоре ждет медсестра. Она все так же напряжена и, крепко взяв Лену за руку, отводит в комнату.
– Тебе нужно лечь, – приказывает она.
– Со мной все в порядке, – Лена не понимает причины волнений.
– У тебя может закружиться голова, – говорит она более настойчиво, заставляя Лену принять горизонтальное положение.
Дождавшись ухода медсестры, Лена садится на кровать. Старушки из блокадного Ленинграда, словно тени, шаркают по коридору. Внезапно тишину нарушает истошный крик. Девочка вскакивает с кровати и выбегает в коридор. У входной двери навзрыд рыдает Краевская. Она стоит на коленях, бьется головой об пол и воет:
– Артур, Артурчик, Артурчик.
Две санитарки безучастно и самодовольно наблюдают отвратительную сцену. Лена кидается к старушке, пытаясь ее поднять. Попытки оторвать от пола хоть худенькую, но сильную женщину оказываются тщетными. Неожиданно поспевает помощь. Татьяна перед лицом Краевской крутит непонятно откуда взявшимся мандарином.
– Тамара, посмотри, что у меня есть, – говорит Татьяна вкрадчивым голосом.
Старушка отрывает голову от пола и заворожено смотрит еще мокрыми от слез глазами на мандарин, словно никогда ранее не видела подобных фруктов. Ее руки неуверенно тянутся к оранжевому шарику, словно боятся спугнуть прекрасное виденье. Наконец мандаринка оказывается у нее в ладонях. Краевская сначала бережно ее прижимает к себе, а затем, загадочно улыбаясь, прячет в карман.
– Пойдем, – говорит Татьяна, помогая старушке подняться, – я тебе еще кое-что покажу, – и они быстрыми шагами удаляются в сторону палаты.
– Это сын приходил? – спрашивает Лена у санитарки.
– Нет, племянник. Ее дети, муж и сестра умерли в блокаду, а мальчишку каким-то чудом она выходила.
– А он ее сюда отправил, – саркастически продолжает Лена, но санитарка не отвечает.
Лена возвращается в палату. Проходя мимо двери соседней комнаты она видит, как Татьяна раскладывает перед Краевской принесенные племянником продукты, а старушка, словно ребенок новые игрушки, восхищенно рассматривает. Девушка знает, что сейчас придут санитарки и все унесут. Держать продукты в тумбочке пациентам не разрешают. Значит, снова будет истерика, Краевская будет
