больше и думать, чтобы им попасть к рабочим. Стало известно, что Брагин уже прервал все сношения с внешним миром в виду бесполезности дальнейших попыток к митингованию и отсиживается в квартире какой-то знакомой семьи, выжидая момента, когда он сможет куда-нибудь уехать.
Вставал вопрос о том, как выехать для эмигрирования за границу также Ставскому и Захару.
Матвей, немного подумав, предложил:
— Пойдемте вечером ко мне на квартиру в Гниловскую. О том, что вы можете день—два пробыть у меня в станице никому и в голову не придет. А там вы осмотритесь и на маленькой станции в двенадцати верстах от города сядете в поезд, так что вас никто и не увидит. До границы доедете, а там' обычным путем, по явкам, найдете контрабандистов и все готово.
— А ты за квартиру ручаешься? — спросил Ставский.
— За время стачки жандармы махнули рукой на всех поднадзорных, кроме тех, кто работает в мастерских. Ну, обо мне они теперь и не думают...
— А мать?
Матвей успокаивающе кивнул головой.
— С матерью мы ладим. Она не сопротивляется с тех пор, как я ее убедил, что рабочие только через социализм и могут попасть в царство небесное.
— А как мы попадем к тебе?
— Я вечером приду за вами и проведу вас так, чтобы поменьше встреч было.
— Ну, хорошо... Организуй это дело. Обещаем за это тебе присылать всю новую нелегальщину из-за границы.
И Матвей пошел домой предупредить мать о том, что у него временно скроются разыскиваемые жандармами товарищи.
Матвей сделал все так, как это им было намечено,
Одну ночь у него проспали преобразившиеся в пассажиров товарищи, а рано утром к отходу поезда Матвей провел их на удаленную от города станцию, купил билеты, дал им. несколько полученных от Клары Айзман адресов ее подруг, по которым можно было присылать в заграничных конвертах нелегальные издания и напутствовал уезжающих пожеланием успехов в неизведанной эмигрантской жизни.
После этого Матвей на некоторое время почувствовал себя как-будто осиротелым. Товарищи, которые служили ему маяком для всех его революционных стремлений, уезжали, выбывая из строя на такой долгий срок, что почти безнадежно было расчитывать на их возвращение.
Ему казалось, что из незамеченных во время стачки полицией активных членов организации только он один и остался. Другие должны были или скрываться, или временно прекратить какую бы то ни было деятельность. Надо было начинать снова долгие годы строить то, что убили в один прием события последних дней.
* *
Первые дни после прекращения стачки в Ростове и Тихорецкой Матвей был совершенно подавлен. Из того, какую роль он сыграл в выступлении тихорецких рабочих, Матвей убедился, что в нем есть богатые задатки, в частности, недурного, как видно, оратора. Но выступив с подстрекательством рабочих и увлекши их зажигательным призывом, не нес ли он тем самым известной доли ответственности за расстрел тихорецких рабочих и разгром их организации? Мысль об этом сперва тяготила Матвея, но затем он решил, что иначе он вести себя не мог, поскольку хотел, чтобы движение ростовских рабочих развернулось в выступление рабочих всей линии и сразу поставило и самодержавие, и правление дороги перед необходимостью считаться с совершенно невиданной до тех пор организацией рабочих целого края.
Но тут у Матвея возникли некоторые сомнения относительно последних моментов стачки и ее окончания. Разве комитет после обнаружения невозможности дальнейших выступлений Ставского и Михайлова не мог выставить еще пару новых ораторов для того, чтобы проявить хоть некоторое руководство в последние дни? А этого сделано не было. Судя по тому, что слышал Матвей о конце стачки, ему казалось, что можно было отступление рабочих на один или два дня затянуть и во всяком случае побудить рабочих не с таким упадком духа возвратиться к работам.
В связи с этим Матвей попытался обдумать вообще все, что он знал о той организации, плотью от плоти которой он самого себя теперь считал. И те заключения, которые он сделал относительно некоторых особенностей организационной жизни подполья, заставили его думать, что необходимо что-нибудь предпринять.
Перед отъездом Ставского за границу Матвею нужно было собрать несколько надежных адресов, по которым он мог бы получить из Швейцарии письма и нелегальные издания. Он отправился на Московскую улицу, где у него еще были знакомые сверстники, теперь сделавшиеся приказчиками, и ради любопытства заглянул к гниловскому «баронету» Лондыреву в магазин. Закса в магазине не было; вместо него, кроме Андрея, находилась сестра обувщика и ее жених Хейфец, пустоватый молодой человек, поддерживавший ресторанные связи с сотрудниками переваловской газеты и являвшийся чем-то в роде помощника управляющего одним из частных банков.
Зная, что бывший ученик магазина сидел в тюрьме, этот банковский херувим, о причастности которого к подполью, казалось, не могло быть и речи, мигнул вдруг Матвею и похвастался:
— Читали вы, что о нас пишут в заграничной «Искре»?
Название этой газеты, которую рабочие имели возможность видеть только в истрепанном виде, Матвей не ожидал услышать из уст постороннего организации человека в заксовском магазине.
Осторожно ответил, что не читал.
— А прочтите, —сказал тот и, вынув из кармана тонкий листок газеты, показал ее юноше.
Матвей, взглянув на вынутый из кармана конверт, убедился, что у него действительно новейший номер партийного заграничного органа, и едва сдержал негодование за то, что газета получается лицами, которым она едва ли нужна.
Матвей тогда же решил, что щеголяние Хейфица газетой возможно только, благодаря тому, что сношения с заграницей вел Локкерман.
Некоторые другие наблюдения заставили его думать, что то же самое происходит иногда и вообще с новой, попадающей в город литературой. Редкие для рабочих брошюры в роде заграничной «Жизни» и «Зари» были не только у пропагандистов, но, очевидно, и у их буржуазных знакомых.
Во всяком случае, Клара Айзман, познакомившись с группой учащихся, получала от отдельных членов этой группы издания, среди рабочих, по всей видимости, нераспространявшиеся.
Матвей решил поднять против непорядков в организации бунт.
Он поступил тем временем в петельный завод в качестве неквалифицированного клепальщика. Начав работать, он вплотную занялся делами партии и в первую очередь принял предложение своих старых знакомых кузнецов из мастерских — вести у них кружок.
Оказалось, что Соколов, Зинченко, Мокроусов и еще ряд кузнечных бородачей, перестав доверять евангелию и библии, решили всерьез заняться политикой и, как к испытанному знакомому, обратились к Матвею. Матвей предложил им избрать кружкового организатора и устроить одно собрание, на котором отчасти по коммунистическому манифесту, отчасти по брошюрам Дикштейна и Баха
