– Джуна из клана Солнца не слушается никого. И не желает.
Затягиваюсь. Сестра поднимается и, коленями впираясь в подушки, обращается:
– Именно. Ты знаешь меня. И только к тебе я ощущаю потребное подчинение, воспользуйся им.
– Не смею.
– Нерешительность, – прокляла Джуна, – равно чрезмерной решительности – губительна.
Горчичные сбитые волосы были перекинуты через плечи и покрывали грудь, длиной упираясь в косточки бёдер.
– Больно, когда желание служить не совпадает между людьми.
Согласился:
– Больно.
– Я хочу тебя.
– Тело. Лишь.
– Больше. Всего. Хочу иметь власть над твоим телом, хочу заползти тебе в душу, хочу взять в руки сердце, хочу стать твоей мыслью. Наплюй на всех, – предложила Джуна. – Будь со мной. Оставь иных, иное, сбеги со мной. Я нуждаюсь в тебе и нуждаюсь в нас.
Я вздохнул опечаленно и достал следующую сигару. Представил, какого это – сбежать. И куда это – сбежать? Куда сбегают? Глупая идея, но для плавких фантазий на несколько минут годится; улыбнулся, посмеялся.
– Ошибаешься, Джуна.
На нас висели ответственность и привязанность: к людям, местам, быту, досугу, привычному.
– Я никогда не ошибаюсь, Гелиос. Мы принадлежим друг другу.
– Ты пьяна.
– Возможно. Но знаешь, в чём твоя проблема?
Джуна оскалилась и выплюнула с ядом:
– Ты задумался. Сейчас. Ты представил, попробовал на вкус. Ты представил, что мы можем сбежать, а, значит, сам того возжелал. Какого это, Гелиос? Вкусно?
– Теперь погано. Было вкусно, пока ты не испортила фантазию своими речами.
Я сцепил сигару в зубах и подступил к сестре, сел подле и взял её волосы. Скручивая косу, смотрел на Джуну в отражении стёкол отцовского шкафа. Джуна смотрела на меня и молчала. Если бы не градус, она бы вовек не призналась, что скучает.
– Вы поругались, сестрёнка?
– Может быть.
– Он тебя не обижает?
– Какое твоё дело?
– Именно моё.
– Ты прав.
Закончил и поцеловал её в освободившееся плечо, как целовал всегда до этого; без умысла, без контекста.
– Я сама в состоянии его обидеть, – усмехнулась Джуна.
– Не сомневаюсь. Но – при необходимости – позволь это сделать мне.
– На правах старшего брата.
– На правах старшего брата, – согласился я.
И мы – ощутимо – притворялись по отношению друг к другу несколько месяцев. Вражду с соблазном оттеняли обсуждения вернувшейся болезни Стеллы, из-за которой та вновь заперлась у себя в спальне, объявлялась редко и чаще всего пряталась в одеялах, ссылаясь на слабость и головные боли. Я приносил отвар, сделанный Джуной (той не разрешалось заходить в комнату к младшей; безосновательно, беспричинно), целовал бледный лоб, желал скорейшего выздоровления и уходил. Джуна горевала, не понимая, отчего любимица дома препятствовала их общению. Предполагала, что та узнала о нас.
– Это не имеет значения, – говорил я. – Если надобно – расскажу об этом родителям, ты знаешь. Но это не имеет значения.
Джуна соглашалась и отворачивалась; к ней вернулись холодность, отрешенность.
К Стелле же не вернулись симптомы былой болезни, отчего я ощущал неладное, приближающуюся беду. С отрочества беспокоящая светловолосую болезнь проявлялась в непомерной слабости, шумливости головы и одышке от малейших движений; в уголках рта сидели заеды, ногти отслаивались, кожа осыпалась и была мертвенно бледной. Когда болезнь вернулась, на лице Стеллы сиял румянец. Этого понять я не мог.
Девушка
– Вы преследуете меня, – говорю я, повстречавшись с богом Смерти.
– Трактуйте иначе, – говорит он. – Оберегаю.
– Мне достаточно внимания супруга. Он меня защитит.
– Не сомневаюсь, – многозначительно улыбается Смерть и отступает, даёт пройти.
Некто перехватил Гелиоса по пути к саду и увёл обратно в резиденцию, посему мне пришлось в одиночку петлять по лабиринту. Оборачиваюсь на Смерть, что стоит под аркой из роз и приветливо смотрит. Испытываю донимающее чувство: хочется домой. Успеть бы домой. Насладиться его красотой, увязнуть в топи изученных от и до растений: древ и трав, подняться в ванную и, искупавшись, спрятаться в спальне: под пологом, под одеялом, под объятиями.
Оставляю лабиринт и сад и, разрезая крохотные компании, иду к парковке. Надоело.
Крыша у машины откинута, сиденья нагреты. Сажусь на багажник и, ногами разрезая воздух, оказываюсь внутри авто. Из резиденции, оглядываясь, выходит Гелиос; в секунду замечает меня и бредёт навстречу. Ничего не спрашивает и не уточняет: садится рядом.
– Хочу домой, – говорю я.
Противоречиво недавней мысли и предложению Гелиоса, зато искренне.
– С кем говорила? – догадывается мужчина.
– Ни с кем.
– Снова ни с кем?
Хватает за колено и, сдавливая, велит ответить правильно.
– Вижу бога Смерти и одно желание, – признаюсь я, – скрыться с его глаз, покинуть поле зрения. Утаиться там, где единственно хорошо, а хорошо только дома. С тобой.
Отпускает колено и извиняется. Говорит, что забытые в комнате вещи могут отправить позже; нам необязательно возвращаться. Со всем соглашаюсь.
– Чего ты боишься? – спрашивает Гелиос.
Заводит машину и отъезжает.
– Ничего. Не понимаю. Просто тревога.
– Я могу помочь?
Нас провожают любопытные взгляды. И в их числе – любопытный взгляд Хозяина Монастыря, что закуривает и пускает облако дыма в лицо молящей то девушки. Розовые волосы собраны в два задорных хвоста; кажется, это она заносила завтрак. Очень ловкая, ищущая выгодные партии, девица.
Я одариваю Яна чванливым, даже надменным взглядом. И отворачиваюсь. Ветер подхватывает волосы и треплет шёлковые рукава. Смотрю на Бога Солнца, даровавшего мне свет в будущее; счастливой возможностью, к которой я подступала аккуратными шагами, сама того не подозревая. Боги – несуществующие, выдуманные – были на моей стороне.
Спаситель
Она зачарованно танцует под озаряющей её луной. Жёлтое платье разрезает прохладный воздух, шелест ночных трав и моё дыхание. Бросаю записи и выхожу: крыльцо промёрзло.
Луна обращает внимание и велит подойти – обыкновенно без слов; игриво и податливо, своенравно и мягко. Глубокие шлицы пляшут меж бархатных бледных бёдер, а тонкие бретели спадают с плеч и застывают на руках, обнажая ключицы и более.
