Книга Ветви на воде - Эдвин Чарльз Табб

Я смотрел сквозь ветровое стекло на дом, который никогда не был для меня родным. Слезы на моих щеках давно высохли, и я спрашивал себя, что я скажу на похоронах человека, сделавшего для меня больше, чем кто угодно другой. Он готов был ради меня пожертвовать своей свободой. Много лет люди смотрели на меня, задаваясь вопросом, правильное ли решение вынесли присяжные. Этот вопрос читался в их глазах, но, по счастью, так и не слетел с губ. Вот в чем проблема подобных решений – люди редко отказываются от выводов, которые заранее сделали. Мы с Хэнком часто обсуждали этот вопрос, и он признался, что ловит такие же взгляды, а еще – что лишился нескольких друзей, если можно было назвать друзьями тех, кто так легко его бросил. После того как мои родители погибли однажды ночью, возвращаясь на машине домой с очередной пьяной вечеринки, я переехал к нему. К тому времени он уже сдался и купил дом.

О том, как проголосовали присяжные, мы узнали из интервью, которое некоторые из них дали местной газете. Трое из двенадцати были полны решимости признать Хэнка виновным, несмотря на все наши доводы. Остальным девяти потребовалось немало времени и усилий, чтобы заставить их изменить свое решение. Что ж, некоторые вещи не меняются. Присяжным во все времена свойственно упрямство, хотя иногда это хорошо.

Отъехав от дома, где прошло мое детство, я повел машину к моргу, в котором должна была проводиться служба, прежде чем останки Хэнка будут захоронены на небольшом участке рядом с могилами его жены и детей. Выходя из машины, я увидел стоявших на ступенях морга миссис Доусон и Джерри. Миссис Доусон радостно ахнула, увидев меня, сбежала вниз по ступеням и сжала меня в объятиях куда более крепких, чем я ожидал от женщины ее возраста. Джерри улыбнулся и пожал мне руку. Он почти не изменился за те семнадцать лет, что я не был в Дентоне, пока учился и строил карьеру. Разве что его волосы поседели. Миссис Доусон выкрасилась в ярко-красный, почти оранжевый, и стала похожа на Люсиль Болл[9]. У нее прибавилось морщин, но улыбка осталась той же, какую я всегда любил.

Фотографии Хэнка, на некоторых из которых он был с женой и детьми, висели и стояли повсюду. Моей самой любимой была та, где мы с ним вдвоем, спустя пару недель после суда, сидим в магазине Джерри и смеемся над чем-то давно забытым.

Когда пришел мой черед сказать речь, я вышел на середину комнаты и обвел глазами тринадцать присутствующих здесь человек, среди которых были мистер и миссис Шелтон, а также двое их сыновей со своими семьями – в общем, девять из тринадцати скорбящих составляли Шелтоны. Я увидел печальные улыбки всех, кто пришел проститься с Хэнком, и слезы в глазах миссис Доусон и миссис Шелтон, но мы все смогли сдержаться.

Я не готовился, полагая, что в нужный момент слова придут сами. И они пришли. Я говорил о том, как мы с Хэнком подружились, и о том, как много он для меня сделал. Я попросил у него прощения за то, что приезжал так редко, но, уверен, он все понимал и не сердился. Мы часто говорили по телефону, посылали друг другу открытки и подарки на дни рождения и другие праздники. Я говорил обо всем, что он для меня значил, и о той ужасной ночи, после которой он получил серебряную звезду героя. Он рассказал мне об этом спустя несколько месяцев после суда и велел молчать, пока он жив. Я сдержал обещание.

Он стал жертвой взрыва. Солдат, который шел за ним, наступил на фугас. Хэнку оторвало левую ягодицу, сильно пострадала часть спины. Но, несмотря на сильную боль и слабость от потери крови, он сумел спасти жизнь этого солдата, потерявшего сознание. Хэнк волочил его по земле, пробираясь к лесу примерно в трехстах ярдах от них, где они могли спрятаться. Он сделал все возможное, чтобы помочь своему другу, и, скрываясь в лесу, смог убить в перестрелке девять немцев. Он считал настоящим чудом, что они с тем солдатом выжили и не попали в плен. Солдат тоже пережил войну, впоследствии стал хирургом и сам спас немало жизней.

Я подумал, что вся наша жизнь – теория домино. Одно-единственное действие может вызвать цепную реакцию, повлиять на множество чужих судеб. При этой мысли я вспомнил плывущие по ручью ветки и одинокую игру моего детства, в которую я играл в последний раз накануне сурового испытания.

Мы вышли из морга и проехали три мили до кладбища, расположенного среди покрытых мхом дубов недалеко от берега Дентонского залива. Это было красивое местечко под сенью деревьев, занимавшее не более акра. Дубы поникли, словно в вечном трауре по мертвым, чей покой им суждено было охранять. И вместе с тем здесь приятно было находиться.

В тот вечер я ужинал с Джерри и миссис Доусон. «Прибрежный» закрылся несколько лет назад, поэтому мы отправились в «Док капитана», новый ресторан посреди Сахарного острова, построенный на пирсе над водой. Еда мне понравилась, но сам ресторан казался бельмом на глазу.

Поужинав, я попрощался с ними и уехал, пообещав даже вскоре вернуться, но уже понимая, что, может быть, не вернусь. Наверное, они тоже это понимали. Проезжая по Дентонскому мосту, я в последний раз обвел взглядом дома и кондоминиумы, плотной пеленой покрывшие Сахарный остров. Их огни блестели в темноте подобно искусственным звездам. Я смотрел туда, где нашел Скелета, прожившего со мной несколько лет и ушедшего в тот год, когда я закончил школу. Три дня я оплакивал потерю, пока не понял, что ничего не потерял. Зато очень многое приобрел.

По дороге домой в Новый Орлеан, остановившись на ночь в Пенсаколе чуть западнее Дентона, я думал о том, что приобрел благодаря Скелету и Хэнку.

И надеялся, что они тоже что-то приобрели благодаря мне.