До голубя он так и не добрался, но потом заснул, и ему приснилось, что все-таки сумел поймать. Во сне Шелли съел черные глаза-бриллианты птицы, пока она отчаянно билась в его руках. Затем, смеясь и шипя, оторвал покрытую перьями голову. Он проснулся и обнаружил, что его живот раздулся совсем как в сновидении. Кожа покрылась шишками, похожими на маленькие муравейники.
– Вы ведь видели его, да? – глухо спросил Шелли. – Червя.
Он заметил желтоватый отблеск в глазах Эфраима. Словно маслянистое безумие просачивалось из мозга в роговицу.
Нижняя губа Эфраима задрожала. Подбородок покрылся ямочками, точно мячик для гольфа.
– Он все еще внутри меня, Шел.
– Неужели?
– Ты что, блядь, не видишь? Разве ты не видишь его?
Умоляющие нотки в его голосе были усладой для ушей Шелли. Он нахмурил брови и пристально посмотрел на Эфраима. А затем внезапно отстранился. Его голова печально и торжественно качнулась из стороны в сторону.
– Боюсь, так и есть. Он все еще там. Ты не сделал так, как я велел?
Рот Эфраима с яростным рыком искривился, но гнев быстро сменила едва сдерживаемая паника:
– Я пытался! Я сделал именно то, что ты сказал. Ты должен его вытащить.
– А почему ты сам не можешь этого сделать? – Вкручивать нож в человеческую психику оказалось почти так же весело, как вворачивать его в живую плоть. – Потому что слабак, как все и говорят?
Эфраим вцепился в Шелли и тихо заплакал.
– Я не могу. Он уворачивается. – Свесившись вниз, он сплюнул на траву вонючий сгусток крови. – Не могу… Я не могу…
Выражение лица Шелли оставалось безмятежным – даже нерешительным, – но в глазах заплясал безумный огонек.
– Хочешь, я достану его?
– У тебя есть нож?
Шелли кивнул:
– Конечно.
У него был охотничий нож с пятидюймовым лезвием, на полтора дюйма длиннее, чем официально позволялось скаутам.
– Ты действительно видишь его, Шел? Червя.
Пропустив удар сердца, тот ответил:
– Я видел его, Иф. Он на секунду появился в глубине твоих глаз. Волнистая белая нить.
Эфраим издал самый жалкий и восхитительный звук, который когда-либо слышал Шелли.
– Ты должен вытащить его из меня. Я этого не вынесу.
– Ладно, Иф. – На лице Шелли появилась улыбка счастливого туриста. Сейчас, когда его десны усохли, зубы стали казаться гораздо крупнее. – Но сначала ты должен сказать мне одну вещь.
– Какую?
– Ты должен сказать «Пожалуйста».
– Пожалуйста. – Эфраим вцепился ему в край штанов и завизжал. – Пожалуйста!
Шелли подавил смешок – тот нарастал в животе шипучими пузырьками содовой, поднимался к горлу истерической волной. На самом деле Шелли не считал это смешным, вовсе нет. Эфраим сделал ему редкий подарок. Исключительный. Было так трудно проникнуть сквозь лишенное эмоций желе, которое покрывало мозг Шелли, – было так трудно заставить его чувствовать. Но теперь он ощущал столько всего – из его глаз струились тонкие лучики света, неземного и чистого, словно трещина на Небесах.
Он щелкнул лезвием своего охотничьего ножа.
– Я сделаю, но только потому, что мы друзья.
На лице Эфраима появилось жалкое и благодарное выражение.
– Да, – выдохнул он, – вытащи эту штуку из меня.
Взгляд Шелли упал на пляж. Никаких признаков Ньюта или Макса.
Нож он заточил за ночь до поездки. В таких вопросах Шелли был весьма щепетилен. Лезвие смогло бы рассечь волосок куклы на три равные части.
Он поднес нож к лицу Эфраима. Обвел острием вокруг мочки, пошел вдоль ушной раковины. Кожа легко поддалась, верхний слой эпидермиса разошелся. Из разреза выступила кровь.
– Ты видишь его? – спросил Эфраим.
– Да, прямо в ухе, – ответил Шелли. – На секунду он высунулся наружу. Я видел, как он извивается.
Пальцы Эфраима, вцепившиеся в края стола, побелели.
– Боже. Пожалуйста, Шел. Невыносимо, что он внутри.
– М-м-м, – протянул Шелли, небрежно водя лезвием по уху Эфраима. Стальное острие коснулось микроскопических волосков, защищавших внутреннее ухо. – Поверни голову, – строго сказал он, – мне нужно заглянуть поглубже.
Иф повернулся на бок. Его глаза бессмысленно уставились на раздутый живот Шелли. От рубашки отскочило несколько пуговиц, и Эфраим разглядел в прорехе бугристую плоть. Казалось, там шевелились и дышали растревоженные муравейники.
Свободной рукой Шелли схватил Эфраима за подбородок. Каково это – вонзить нож ему в ухо? Встретит лезвие сопротивление или войдет легко, словно в пачку замерзшего масла? Шелли представил, как Эфраим, пошатываясь, поднимается с торчащей из уха рукояткой ножа и кричит с блаженной улыбкой: «Ты достал его? Достал? ДОСТАЛ?»
Но вместо этого Шелли рассеянно скользнул ножом под линию густых волос. Плоть открылась словно по волшебству. Края разреза заалели среди темной гривы. Шелли подумал о Моисее, разделившем Красное море. В центре раны, между пластинами опутанного венами черепа, он увидел трещину. Точно лампочки в автомате для игры в пинбол, нейроны разожглись от хлынувших в тело эндорфинов.
Эфраим даже не кричал. Он лишь дрожал от прилива эмоций и шептал:
– Спасибо. Огромное спасибо.
Полумесяц лезвия вошел в его голову. По лицу потекла ошеломительно-яркая кровь.
– Спасибо, – продолжал бормотать он с жалкой благодарностью, а кровь пузырилась у него на губах. – Ты видишь его? Пожалуйста, найди его. Спасибо, спасибо, спасибо тебе…
Поведение Эфраима вызывало и смутную гадливость, и восхищение. У его психоза был какой-то странный наркотический эффект. Шелли гадал: если продолжить резать голову по кругу, получится ли оторвать скальп? Как это делали индейцы. Если да, то будет ли Эфраиму до этого дело?
Мысль о том, что можно часами копаться в покладистой жертве, постепенно разрезая Эфраима на кусочки, волновала до крайности… А если все пойдет своим чередом, не придется даже избавляться от тела, как это было с Трикси. Как только Шелли насладится смертью Эфраима, вытянет из него те секреты, которыми обладал Кент, и как только Макс с Ньютоном тоже умрут – задача трудная, но по-прежнему достижимая, – как только сдохнут все, Шелли получит их тела в свое полное распоряжение. Рассадит вокруг костра. Придаст позы конечностям. Вылепит на застывших лицах выражения, которые только он способен понять. Поиграет с кровью, которая патокой сочится из ран… Или расчленит их и поменяет части тел местами – головы одних на плечах у других, – оскорбит их смерть, опозорит трупы, что было бы смешно, до ужаса смешно, так смешно, что хохот снова начинает подниматься в горле. Потом он мог бы бросить тела насекомым, сделать их кровом и пищей для жуков, слизней и червей. Да, они стали бы пищей для червей.
