– Поддержку?! Ты думал, что я закрою глаза на это вранье?! Закрою глаза на то, что ты притащил в мой дом!
– Не что, а кого! Вы вдолбили в свою голову, что мне нужна жена, вы ее получили. И я не собираюсь вас спрашивать, в кого влюбляться.
Нет, он не кричит, но говорит так, что притихли все.
Защищает. Он, как может, защищает меня перед своими родителями, а я просто молчу. Позорно молчу, не зная, что сказать и спуская все на тормозах. Сильнее обхватываю себя руками и сжимаю губы, сдерживая слезы.
Тряпка, Настя.
Отвожу взгляд от окна и смотрю на своего мужчину. Черты любимого, уже такого родного лица заострились, выдавая его напряжение. Всего на доли секунды ловлю его темный, почти черный взгляд. Злость на всех вперемешку с раскаянием для меня. Губы сжаты, челюсти превратились в четкие и прямые линии, а вены на висках, кажется, даже вздулись от натуги. Он в бешенстве. В молчаливом бешенстве.
– Это было неразумно, устраивать такой цирк, сын, – голос Сокольского-старшего такой же ровный и спокойный, но вся поза выдает его усталость. – Никто и слова не говорит по поводу того, с кем ты, но здесь… это было…
– Да, я сглупил, – разводит руками Илья. – Да, я уговорил Настю мне подыграть. Вы не слазили с меня с вашим извечным желанием женить. Я устал. В конце-то концов, эта тема должна была когда-то закончиться! – скидывает пиджак Илья. – Еще и это дурацкое условие, – босает взгляд на отца и запускает пятерню в волосы, ероша. – И да, когда мы приехали, между нами не было отношений. Но сейчас… – выдыхает, сжимая челюсти. – Настя – моя невеста, и нравится вам это или нет...
– За неделю?! – фыркает мать, – серьезно? Ты пытаешься нас убедить, что влюбился за неделю?! Все, хватит, игра закончена!
– Именно. Она была закончена еще пару дней назад, – парирует Сокольский в тон матери. – Я не собираюсь с вами обсуждать свою личную жизни. Я люблю Настю. Мы поженимся. А хотите вы того или нет, меня уже не особо интересует. Все, что вы можете сделать, принять этот факт как данность!
Звучит как приговор. Он не отступится. Совершенно точно не отступится. Это же Илья. Упрямый, идущий напролом, если ему что-то нужно. И совершенно точно однажды он будет жалеть о принятом решении.
Я не могу этого допустить. Не хочу чувствовать себя виноватой в его несчастье.
– Ты ставишь какую-то девицу без роду выше своей семьи?!
– Я ставлю себя и свои чувства выше ваших решений.
– Зачем был этот обман, Илья?! – закатывает нервно рукава Сокольский-старший. – Зачем было так все усугублять? Ты мог бы...
– Я пойду, – говорю тихо, но уверенно, так, что перебиваю главу семьи и смотрю в глаза отцу Ильи, неожиданно даже для самой себя находя в себе силы сдвинуться с места. – Простите.
Сил стоять дальше и слушать, как мне отвешиваю словесные пощечины, нет совершенно. Я сильная. Но не настолько, чтобы терпеть, как мое сердце рвут в клочья.
Вот поэтому я боялась. Вот поэтому не подпускала своего босса к себе. Потому что для таких, как я, с такими, как он, все всегда заканчивается одинаково: полным разочарованием.
Неделя. И моя жизнь рухнула в пропасть. Даже несмотря на такое громкое и такое искреннее его «я тебя люблю». Как бы сильны не были чувства Сокольского, я не позволю ему выбрать меня и оттолкнуть семью.
Дура? Да.
Глупая? Верно.
Но не могу. Через себя не переступишь.
– Настя, – срывается и дрожит голос Сокольского. – Что ты...
– Прости, Илья, – и, не поднимая на него глаз, стремительно несусь к дверям.
– Правильно. Лицедейкам здесь не место, – прилетает в спину от Эммы Константиновны, и это заставляет обернуться в самый последний момент, скрипнув по полу каблуками. Поднять взгляд и посмотреть в ее глаза, что кидают молнии ненависти.
– Я, может, и лицедейка, но всего в этой жизни добилась сама, Эмма Константиновна! И никогда я не сделала того, за что мне был бы стыдно. Даже эта… игра, – с трудом удается выдавить из себя последнее слово, – даже сейчас я не жалею. Теперь я по крайне мере знаю, что для себя такой жизни, какую ведете вы, взирая на всех сверху вниз, как на тараканов, я не хочу, – голос не дрожит, что удивительно, учитывая внутреннее состояние. А Илья замер и не сводит с меня глаз.
– А тебе такой жизнью никогда и не жить, детдомовская девчонка, – очевидно, решили уколоть побольней, но я с этим уже давно смирилась. Что я в этой жизни одна и помогать мне некому.
– Эмма!
– Мама!
Наперебой осаждают ее мужчины, но у меня только выходит грустная ухмылка.
– Что вы сейчас хотите от меня услышать в ответ? – развожу руками, чувствуя, как по щеке покатилась первая слезинка. – Что я сожалею? Попрошу прощения? Или может, признаю, что да, несомненно, где я, – машу рукой, – и где вы? Этого вы ждете от меня?
– Я ничего от тебя не жду, не ждала и очень надеюсь, что ты найдешь в себе гордость убраться подальше из моего дома и исчезнуть из жизни моего...
– Хватит! – рычит на мать Сокольский, вставая между нами стеной.
– Я ничем не заслужила такого отношения, и да, Эмма Константиновна, у меня есть гордость, – шиплю, до боли стискивая челюсти и сжимая ладошки в кулаки так, что ногти до крови впились в кожу. – Вы можете истерить и кричать, злиться и поливать меня гадостями сколько вашей душе угодно. Но однажды вам станет стыдно.
– За что это, интересно?!
– За то, что своими решениям, своими же руками вы разнесли жизнь своих детей! Как думаете, почему Инна не появляется у вас? Почему Илья постоянно работает?! Да потому что вы давите, – хватаюсь за горло, – своими правилами, принципами, указаниями, вы вздохнуть им не даете, считая, что поступаете правильно.
– Что ты себе позволяешь?!
– Ничего, – понижаю голос, еле продирая слова. – Просто хочу, чтобы вы задумались, Эмма Константиновна.
– Настя, – тянет руку Илья, но я отступаю.
– И удачи вам в вашей сытной и пустой жизни! – бросаю, морщась, и, разворачиваясь, выхожу, оставляя ее вариться в собственной желчи. Напрочь отключаю сердце, приказывая ему перестать болеть и биться так, словно сейчас разлетится на мелкие кусочки.
Глотаю рыдания и, чеканя шаг, несусь по коридору, стуча каблуками по мраморному полу. Отираю застилающие глаза слезы и проклинаю тот день, когда согласилась на вот это вот все.
– Настя! – слышу за спиной голос Ильи, который выскочил за мной следом. – Настя, стой! Тормози! – цепляет меня за руку и разворачивает к себе, обхватывая ладонями мокрое от слез лицо. – Хватит, не реви, слышишь меня, – смахивает подушечками больших пальцев капли, застывшие на щеках. – Мы уедем отсюда. Сейчас же уедем, поняла? Дождись меня, и я тебя увезу… – тараторит торопливо, и я вижу, сколько боли в его глазах.
