Кривоногий до жути,Ривалдо (рахит!)Со своимХитрожопым ударом,В «Барселоне» –Он хит,И в «Милане» –Он хит,И в Бразилии –Хит, но задаром…
Вы не согласны с «хитрожопым» – пожалуйста, замените на «хитроумным». Пожалуйста, но будет хуже.
Я на полуслове оборвал мысль о Ривалдо и не знаю, как допишется стихотворение, потому что подумал о другом: а мог бы я написать песню о Ривалдо? Да ни в жисть! Песня – это что-то совсем другое, особое, ее нельзя сочинить обо всем, как стихотворение.
В предисловии к сборнику моих песен «Зеркало» Булат Окуджава написал примерно так:
«Я утверждаю, что песню написать просто, как приготовить картофельное пюре».
Он не хотел меня обидеть, а наоборот – выделить из сонма текстовиков. Но обиделась редакция, издающая песни, и абзац про пюре выбросила, нарушив авторское право Булата, каковое, впрочем, в советские времена едва ли почиталось правом.
А мне показалось, что, если иметь в виду море плохих песен, в котором лишь иногда белеет на волнах чей-то парус одинокий, Булат был прав. И мог предъявить претензии к издательству через РАО (Российское авторское общество) – правда, оно тогда называлось по-другому.
Эта необычная организация существовала в России, не знаю точно, но вторую или третью сотню лет, была когда-то основана писателями, кажется драматургами (А.Н. Островский, классик, наверняка был среди отцов-учредителей). А как же? Вы ставите на театре наши сочинения, собираете полные залы и полные кассы, так что, будьте любезны, чуточку подвиньтесь с рублями и копейками!
В Авторском обществе работали всегда, и теперь тоже, милые и добрые женщины, собирая из этих рублей и копеек, страшно сказать, миллионы. Столько оставалось после расходов на содержание Общества. Но вот миллионами уже распоряжались мужчины. Распоряжались своеобразно настолько, что потом одни с трудом уносили ноги и трудовые книжки, а другие делали это после судебного вмешательства.
Общество часто меняло место жительства, и в один из переездов, оказавшись там по какому-то делу, я помогал девочкам связывать папки с карточками учета авторов и сочинений. Заглянул в одну: Булгаков Михаил Афанасьевич. Пьеса «Батум» (это которая о юности Сталина, как бы компромат на Булгакова, а для меня – реликвия, хотелось даже украсть ее!). И сверху, в углу, резиновый штамп несоответственно большого размера, фиолетовая клякса: «Текст». А потом заглянул в другие карточки – такая же блямба: «Музыка».
Вот как: все разделено на две категории – «Текст» и «Музыка». Скажем, Пушкин Александр Сергеевич «Евгений Онегин» – текст. Чайковский Модест Ильич «Евгений Онегин» – текст. Чайковский Петр Ильич «Евгений Онегин» – музыка. Простенько, хотя, может быть, и несправедливо: текст Пушкина – поэзия, а текст Модеста Ильича, при всем к нему уважении, конечно – текст.
Разделить можно. Мне сделать это сподручней на примерах – песня и стихотворение. Вот например:
Утро краситНежным светомСтены древнего Кремля…Просыпается с рассветомВся советская земля.Холодок бежит за ворот,Шум на улицах сильней!С добрым утром, милый город, –Сердце Родины моей!..
Если вынуть из-за ворота забежавший туда неприятный холодок – вполне достойный, не знаю чей, текст песни, и песня сама – более чем вполне! Но все же трудно отнести это к Поэзии, это даже и не стихотворение, а песенный крепкий текст. Что называется, годится.
Здесь замечу, не поучая, не для того, чтобы вы сразу взялись за перо и начали изготавливать свое пюре: песенный текст чаще всего – не стихотворение! Необязательно.
Вы скажете: стоп! А романсы на стихи классиков? А просто редкие удачи, когда музыка наложилась на стихотворение и они чудесным образом совпали? Например, «Сережка с Малой Бронной и Витька с Моховой»? А вся песенная лирика Есенина или Исаковского? Вот именно, чудесным образом. Частный случай, один на сто! Исключение, подтверждающее правило: песенный текст не обязан быть стихотворением!
Без меня тебе, любимый мой,Земля мала, как остров.Без меня тебе, любимый мой,Лететь с одним крылом.Ты ищи себя, любимый мой,Хоть это так непросто.Ты найдешь себя, любимый мой,И мы еще споем!
Это – поэт Илья Резник в пору своего ренессанса, посвященного нашей тогда еще принцессе Алле Пугачевой. Посвященного искренне, очевидно, в пору взаимной увлеченности. Припадающий на одно крыло, хороший все же текст этот послужил поводом для хорошей песни (Паулс – Резник – Пугачева – три ее создателя).
И отрывок из стихотворения Бориса Пастернака, зацитированный, правда:
Мне хочется домой, в огромностьКвартиры, наводящей грусть.Войду, сниму пальто, опомнюсь,Огнями улиц озарюсь.Перегородок тонкоребростьПройду насквозь, пройду, как свет,Пройду, как образ входит в образИ как предмет сечет предмет…
Никак не может стать песней! То есть можно изнасиловать стихотворение музыкой и спеть, но – статья!
Я мог бы привести песенную цитату и из себя, но почему-то всегда, когда мне охота сказать что-то плохое, приходит на ум Резник, ни в чем передо мной не виноватый человек. Как единица измерения текста – Один Резник. И единица измерения Поэзии – Один Пастернак. Или – Один Ахмат.
А на одно крыло, что ж, иногда и сам Пастернак сваливался. Но песен не писал. А мы с Резником – могём!
Медицинская карта
Проснулся, а все болит. Голова тяжелая, как все четыре тома Словаря живого великорусского языка Владимира Даля. На теле шрамы послеоперационные болью прорисовались. Ноги гудят, а ведь вчера и ходил-то всего на рынок, близко, да с полчаса покружил вокруг бильярдного стола, а то все за письменным отдыхал.
Что ж, болит – значит живой. Денек предстоит хлопотный. Если коротко, как моментальная фотография, то вот что получится. С утра выездная фотосессия с «Лесоповалом» для нового, десятого уже альбома. В 15 часов – приглашение на открытие футбольного сезона на стадион «Динамо», разве не пойду? А в 21 час – съемка в программе «Культурная революция». Тема какая-то расплывчатая, заумная: «Мы – лучше других», но ведь согласился!
А на днях – дата, будет ровно три года с того самого конца первой жизни, когда лежал я на операционном столе, раскрытый наподобие устрицы, и сердце мое держал в руках доктор Ренат Акчурин. Удержал, не выронил.
Помню, как заканчивалась моя первая серия. Рано-рано, поутру, пришла, как всегда с кулечком таблеток, сестричка. А потом она же – с безопасной бритвой и облезлым помазком, намылила мою грудь и ноги дурнопахнущим мылом и без всякого стеснения перед мужскими причиндалами обрила меня, загрунтовала тело для хирургов. Причиндалы – мужская принадлежность, а вовсе не достоинство!
