— Привет, Борян! — улыбается Ник.
Борька подходит ближе. Он все такой же — белобрысый, загорелый, с крупными руками. Костяшки пальцев на правой ободраны. Ник помнит — почему. Салтыков из девятого «А» отнимал у младшеклассников деньги — зажимал в туалете и заставлял отдавать все, что есть. Борьке сказал об этом зареванный пацан со двора. Когда они вошли в туалет, Салтыков курил, поставив ногу в яркой кроссовке на подоконник. Борька врезал ему только один раз, попал по зубам — Салтыков как раз со смехом рассказывал, какой он ловкий и умелый добытчик.
Потом был педсовет, праведный гнев директрисы, округленные глаза завуча: «Вы что, мальчик идет на медаль, его папа уважаемый человек, депутат городского собрания. Сотников, Проскурин, вам не стыдно? Избить вдвоем своего товарища! Обвинить его в ужасном преступлении — грабеже! — безо всяких доказательств…» И так далее и тому подобное.
Ник тогда жалел только об одном — что сам не успел навалять Салтыкову…
— Ну, ты как? — спрашивает Борька и улыбается.
— Да так… — пожимает плечами Ник. — Вроде ничего. А ты?
— Тоже в поряде, — смеется Борька.
Он и впрямь такой же, каким был весной две тысячи седьмого. Через три дня после истории с Салтыковым Борька поехал с отцом на охоту. Большая компания, взрослые мужики, опытные и умелые таежники. И — нелепый, глупый, идиотский случай. Раз в году и палка стреляет. Борька вечером забыл вытащить патроны из ружья, случайно нажал на спуск… Хоронили его в закрытом гробу — заряд картечи попал в лицо.
Они смотрят друг на друга и улыбаются. Говорить не нужно. Да и не о чем. Ник понимает, что Борька знает о нем всё. Там, где он сейчас, все всё про всех знают. Как Филатов. А о Борьке никакой новой информации не появилось, это понятно. Впрочем, нет, один вопрос у Ника все же есть.
— Это ты шел за мной? — спрашивает он, усевшись на нагретый бетон.
— Нет, — мотает головой Борька. — Зачем? Я всегда тут.
— А кто тогда?
— Твоя тень.
— Тень? Разве тень может ходить отдельно?
— Здесь — может.
И тогда Ник задает второй вопрос:
— Борян, а где мы сейчас?
Друг детства улыбается, показывая чуть кривоватые передние зубы. Улыбка застенчивая, словно бы извиняющаяся.
— А ты разве еще не понял?
Треск под ногами, сухой и какой-то скрипучий. Ник теряет равновесие, роняет автомат и летит спиной вниз в темноту. Удар, вспышка боли между лопатками и в пояснице. Рядом падают куски бетона, гулко хлопает о землю, поднимая едкую пыль, крышка люка. Последним приземляется автомат и бьет Ника прикладом по голове. Перед глазами вспыхивает фейерверк, руки и ноги становятся ватными. Ника рвет. Спазмы терзают желудок, выворачивают его наизнанку. Наконец, неожиданный приступ проходит. Отдышавшись, Ник встает на четвереньки и поднимает голову. Он — на дне какого-то квадратного помещения, находящегося ниже уровня земли. Сверху, через рваную дыру, сочится обычный дневной свет. Пыльно, грязно, кругом ржавые трубы, вентили, обросшие плесенью. Из трещины в трубе капает вода.
Капает вода.
Капает вода…
Ник теряет сознание.
Это очень странно — смотреть на себя со стороны, одновременно понимая, что ты не можешь этого сделать, потому что лежишь на спине в техпомещении старой теплострассы. И тем не менее, Ник видит свое тело, лицо, поросший короткой щетиной подбородок — после победы над Асланом он сбрил бороду, но вот опять оброс, — мешковатый комбез с камуфляжными разводами, грязный автомат, подошвы армейских ботинок, тоже очень грязные… Где же он умудрился найти столько грязи, наверху же вроде было сухо? Или это только иллюзия, что сухо, а на самом деле он шел по болоту, потому и ноги вязли, потому и грязь…
Надо встать. Надо выбраться отсюда и идти дальше. В общине, в городе умирают люди. Виной тому чума, жуткая гостья из прошлого. Нужна вакцина и лекарства. Только он…. Только ты… Только я могу добыть ее. Голова трещит. Черт, как же трещит голова!
Бах! — ослепительный шар вспыхивает перед глазами Ника, видение исчезает. Он снова чувствует свое тело, скрученное болью — руки, ноги, позвоночник. Боль засела там, ржавым дрыном пронзив его от лопаток до крестца.
Со стоном Ник шевелит руками, пытается сесть. Это удается, не с первой попытки, но он все же садится, нашаривает автомат. Теперь нужно встать. Цепляясь за мокрую, ржавую задвижку, он кое-как поднимается на ноги. Боль терзает спину, но это ничего, это даже хорошо. Раз он чувствует ее, значит, позвоночник цел, не сломан.
Проломленная бетонная плита над головой, через дыру льется солнечный свет. Кричать бессмысленно — никто не услышит. Выбираться придется самому. Всегда, всю жизнь вот так: рассчитывать нужно только на себя. Это правильно. Это честно. Ник выбрасывает автомат в дыру, хватается за острые края и упирается ногой в задвижку. На мгновение ему кажется, что сейчас он сорвется и опять полетит вниз, но страх вновь удариться спиной оказывает стимулирующее воздействие на мышцы — рывком выдернув себя наверх, Ник громко кричит от боли, распластавшись на теплом бетоне. Ноги свисают в дыру, но это ерунда, главное, что сам он уже наверху.
Все, дело сделано. Что дальше? Филатов говорил про разрядный контур. Вилы исчезли вместе с Бабаем. Без них не пройти к центру червоточины. Или все-таки… пройти?
Ник вспоминает картину из школьного учебника по литературе. Витязь на распутье. Витязь… Какой он к черту витязь! Так, заплутавший путник, не герой, не злодей, просто щепка в мутном потоке бытия. У щепки не бывает своей воли. Она плывет туда, куда ее несут вреющие воды. Вреющие воды — это из какой-то книжки. Вреющие означает — бурные, мутные.
Припекает солнце. Становится жарко. Конец августа — или уже сентябрь? — а жара, как в июле. Сейчас бы искупаться. Окунуться с головой в прохладную морскую воду, забыть обо всем. И чтобы боль в спине отступила. И чтобы не думать ни о чем, как в детстве. Просто лежать на горячем песке с закрытыми глазами, чувствовать, как капельки воды высыхают на коже, слышать, как гомонят и визжат малыши в полосе прибоя, как лениво переговариваются где-то под соседним зонтиком взрослые. И чтобы отец принес мороженое и бутылку кваса. Июль — это середина каникул, макушка лета, до школы еще далеко…
Резко вскинув голову, Ник испугано озирается. Кажется, он задремал, распластавшись на теплом бетоне. Похоже, тело таким образом выпросило у мозга передышку. Но это ничего не меняет. За июлем всегда приходит август, за ним сентябрь — и неизбежная школа. Неизбежность — вот главное слово. Ник растягивает потрескавшиеся губы в злой усмешке. Кого он пытался обмануть? Себя? Это невозможно. Нужно принимать решение. Вековечные русские вопросы: «Кто виноват?», «Что делать?». На первый он обязательно найдет ответ, не сейчас, когда-нибудь потом. А второй требует ответа прямо сейчас.
Что делать? Идти вперед, к четвертому слою? Но Филатов сказал, что без разряжающего контура дальше третьего слоя не пройти. Получается, что Ник должен возвращаться обратно, через полосы света и тьмы, мимо Борьки, разгуливающего где-то там, мимо собственной тени, мимо…
