17 Интересно, был ли в самом начале хоть один намёк на художественные способности? – подумал я. Кажется, не было… Значит, будет.
И дописал к тому абзацу, где Олег после разговора с завучем Марьей Сергеевной размышляет, можно ли вспомнить о нём что-то хорошее, ещё несколько строк. Неплохо рисовал, учительница Жанна Ивановна всегда хвалила, а он даже не старался, всё получалось само. Это, может быть, наследственное. В спортивном зале уже целый год висел плакат о пользе утренней зарядки: мама с папой работали над ним несколько вечеров и мальчика в синих трусах и белой майке, показывающего, как надо прыгать, отжиматься и приседать, срисовывали с Олега. Все в школе его узнали, и он пару недель, пока рисунки не примелькались, был слегка знаменит.
Этот случай я взял из своей биографии, пусть послужит делу. Ещё непонятно было, как отнесётся герой к такому вторжению в прошлое… Отнёсся благосклонно, – понял я через несколько минут.
Поздно вечером, когда Олег поговорил по телефону с мамой, умылся и, сидя на диване, читал в энциклопедии статью об Оресте Кипренском, вновь раздался стук по балконным перилам, но какой-то странный: просто три удара, через паузу – еще три, и опять…
– Доброй ночи, – прошептала Настя, выглянув из окна.
– Анастасия Левченко, – ответил он так же тихо. – Очень понравилось сочинение, перечитал десять раз. Поэтому и не сигналил, чтобы тетрадку не отдавать…
– О том, что ты хитрый, я написала?
– Нет…
– Напишу ещё, подожди. Рада, что понравилось, я старалась.
На самом деле Олег не сигналил по другой причине. В квартире Насти вечером как будто гремел скандал: сквозь стену доносились крики, в которые он не вслушивался, что-то хлопало и звенело, разбиваясь. Но сейчас она была спокойна.
– Что значит этот сигнал? – спросил он, трижды коснувшись перил.
Настя на миг приложила к губам указательный палец.
– Дома никого? – произнесла она почти беззвучно.
Олег кивнул и жестом указал, что да, только он один.
– Сейчас узнаешь. Держи, повесь куда-нибудь, – она протянула сетчатую авоську.
– Есть.
– Теперь вот это. – В руках у неё была верёвка с карабином на конце. – Видишь над головой железную скобу? Пристегни, только тихо.
– Готово.
Настя, распахнув половину окна, вылезла на подоконник: босиком, в цветастой пижаме и широком кожаном офицерском ремне, к которому на глазах Олега прицепила другой конец верёвки. Жестом показав Олегу отойти, она шагнула с подоконника на перила, бесшумно спрыгнула на бетонный пол и, потянув какой-то шнурок, прикрыла за собой оконную створку.
– Ты в ужасе? – спросила она уже в комнате. – Не ожидал такого?
– Ты смелая…
– Ладно, мне сейчас будет немного страшно.
Он взглядом показал на диван.
– Спасибо. – Настя села на краешек, тщательно отряхнула подошвы, забралась на диван с ногами и, обняв колени, положила на них голову. Замерла, будто прислушиваясь к себе, и через пару минут, когда Олег почти решился сесть рядом и погладить её, встрепенулась и скрестила ноги по-турецки.
– Всё в порядке, живём, – сказала почти весело.
– А как будешь обратно? – спросил Олег, подставляясь под шуточку: что, мол, хочешь быстрее спровадить? Но Настя показала, вытянув из-под пижамной футболки, ключ на плетёном шнурке:
– Естественным путём. Или ночью, когда уснут, или утром, когда уйдут. В комнату ко мне не заглядывают.
– Лучше утром, – тут же сказал он. Она улыбнулась:
– Посмотрим. Твоя мама когда придёт?
– В десять часов.
– Тогда можно. Да не переживай, я впервые так залезла почти полтора года назад. Света утром захлопнула дверь, а ключ оставила дома. Звонит ко мне в шоке. Ничего особенного не случилось, правда? Родители вечером придут, но её заклинило. Наверное, потому что в первый раз так произошло. Разговариваем, слушаем музыку, а у неё то и дело взгляд останавливается: «будут ругать… будут ругать…» «Ладно, – говорю, – у тебя дверь с балкона в комнату открыта?» «Форточка должна быть открыта…» «Что-нибудь придумаем». Она хотела сама лезть, но у меня дома я командир. Сидеть-бояться! И шагнула. А потом – головой вперёд в форточку и открыла квартиру изнутри. Как она благодарила! Я думала, растаю, как мороженое.
– И не страшно было?
– Когда лезла, совсем нет. А минут через десять накрыло, я даже заплакала. Потом, чтобы было проще, сделала страховку.
– И всё равно лазаешь, хоть и страшно?
– Так когда лезу, не страшно. Голова ясная, ноги не дрожат. А что потом, – Настя махнула рукой, – пройдёт. С каждым разом легче. Сегодня почти ничего не было, ещё и потому что перед тобой стыдно раскисать. Я к Светке так ходила в гости сто раз, даже при её родителях, и ни разу не попалась.
– И дома тебя не хватились?
Настя засмеялась:
– Как же меня хватятся, если я сказала «спокойной ночи»?
Олег посмотрел на неё с недоумением.
– Не понимаешь? Смотри, каждый вечер, где-то в полдвенадцатого, я как бы лежу в постели, и мне через дверь говорят: «Спокойной ночи». Я должна ответить: «Спокойной ночи», – и после этого считается, что я сплю.
– А если не ответишь?
– Возмущаются: что, мол, оглохла? Не слышишь, что тебе говорят?
– А если уже спишь?
– Что делать… Проснулась, ответила. Положено. Зато после могу заниматься чем угодно, только не шуметь. Раз уж сказала – нет сомнений, что сплю. Великое дело – ритуал.
– А «с добрым утром»? – спросил Олег.
– Это по телефону, часов в девять. Да, слушай, я принесла пирог с разными ягодами, сама испекла. Сейчас достану, а ты ставь чайник, хорошо?
После недолгих хлопот они вновь расположились на диване.
– Как твоя работа? – спросил Олег. – Нашла?
– Сегодня сделала ещё один заход. Разносить газеты, письма.
– И что?
– Сказала дома, тут же включилась пожарная сирена. Дочерью почтальонкой не похвастаешься. Да я уже не надеюсь, разве здесь дадут работать?
– Почему?
– А над кем тогда чувствовать моральное превосходство? Грустно это на самом деле. У меня есть подруга в твоём родном городе, тоже Настя, старше на два года. Была мысль уехать к ней. В феврале исполнится восемнадцать – и прямо в день рождения… Конечно, будет: «Милиция!.. Верните ребёнка!.. Неблагодарная, кормили-одевали!..» А я открою паспорт: нате! совершеннолетняя.
– И правда уедешь?
Настя покачала головой.
– Очень хочу подготовиться в институт. А с Настей… – усмехнулась она, – будет одна большая гулянка, что я, не знаю?
