Официант не был уполномочен от имени родины и еды ему не принес.
Незнакомец постоял, поглядел на Дурляя, подрожал в раздумье перышком, а потом взял с тарелки курицу и разорвал надвое.
– Извините, – сказал. – Баламут голоден. Вы не возражаете, если я съем половину?
– Добавки! – прохрипел на это Дурляй и ему принесли еще.
Дурляю полагалась добавка, потому что отбоя пока не было, да и не могло быть.
И это путало весь сценарий.
Виолончелистка Перекусихина допила мелкими глоточками газированную воду с сиропом и делала вид, что пьет дальше.
Уполномоченный Ржавый стоял на четвереньках под низкой платформой и дрожал от надвигавшейся ответственности.
Тулунбек Шарапов сын Сарыхозин лопался от напора мочи в станционном туалете, но без сигнала не облегчался.
Беззаботный Дурляй закладывал пищу без остановки, пользуясь случаем, добавку за добавкой, и щеки отвисали мешками по брючный ремень.
Бравый пожарный Непоседов так и сидел в кузове перед закрытым шлагбаумом, а вдалеке догорало обреченное здание, которое поджигали всякое утро для пущей убедительности и тут же – всякое утро – тушили.
– Родина! – заблажил незнакомец, догладывая курицу. – До чего хороша, моя родина! Баламуту на радость!
Журналист Лопотун листнул газету, как и положено по сценарию, поглядел с интересом.
– Крутился, – сообщил ему незнакомец. – Всю долгую жизнь. Как черт на примусе. А тут! Хорошо-то как! Приветливо и несуетливо!
– Хорошо, – согласился Лопотун. – Это нас и пугает.
– Ну да?! А почему?
– Хорошее долго не бывает, – пояснил популярно. – Мы к этому не приучены. После каждого хорошего непременно ждем плохое.
– Нет-нет, – запротестовал незнакомец. – Сейчас хорошо – всегда будет хорошо. Поверьте старику Баламуту! У него опыт!
– Давненько же вы отсутствовали, – отметил Лопотун и глотнул кофе, тоже по сценарию.
Отбоя всё еще не было, и невеста по кличке Начинка терзала в подъезде безответного жениха, радуясь долгой паузе. Швейцар на площади рисовал пейзаж. Глазной врач смотрел вдаль из кабины паровоза. Дети в автобусе пели с хрипотой утвержденный куплет. А клоун Балахонкин болтался в люльке над бездной, в компании верных своих товарищей и жадно глядел вниз.
Назревал грандиозный цирковой номер.
Всем на удивление!
Тут что-то грохнулось в отдалении и вскрикнуло пронзительно. Это упал со столба дежурный электрик, который на самом деле был учителем пения и не продержался на высоте долгое время.
И всё пошло наперекосяк.
Незнакомец гулял по площади, походя разрушая запланированную идиллию.
– Что это вы надумали? – пожурил органиста Всячину, который изучал расписание несуществующих поездов. – Не уезжайте отсюда. Не надо. Поверьте на слово: того не стоит. Ни-ни!
– И то, – согласился Всячина и пошел в кафе.
– Не мучайтесь, – пожалел Перкусихину и бросил в автомат монетку. – Выпейте еще. Баламут угощает.
И автомат – себе на удивление – выдал за иностранную денежку дополнительный стакан газированной воды с двойным сиропом.
– Мерси, – сказала Перекусихина по-ихнему и села в кафе за столик.
Гулять так гулять!
– Ку-ку, – игриво позвал незнакомец и заглянул под платформу. – Я вас нашел. Вылезайте!
Уполномоченный Ржавый переступил на четвереньках, спросил строго:
– Фамилия?
– Фамилия у меня стыдная. Звать – Баламут.
– Род занятий?
– По миру носило. К каждой дырке гвоздь. Денег было – что у дурака махорки.
– Как вышли из вагона?
– Тяга, – пояснил. – Неодолимая. Прошел сквозь стену. Вернулся на родину, на незаслуженный отдых.
– Кто разрешил? – подпугнул Ржавый. – Кто допустил? Почему без конвоя?
– Родина, – пообещал незнакомец. – Будешь шпынять – обижусь.
Ржавый дрогнул.
– Чего уж там... – закряхтел он и полез наружу.
За указаниями.
А незнакомец прямым ходом прошел в туалет и встал рядом с Сарыхозиным.
Плечом к плечу.
Они дружно облегчались на синюю кафельную плитку и дружно обливались слезами.
Сарыхозин плакал от боли, незнакомец – от нахлынувших чувств.
– Родина! – вопил он. – Угощаю! Гуляй к нам почаще!!
И народ повалил в кафе.
Столы сдвинули. Стулья составили. Напитки выставили.
Никто уже не работал в городе в тот день. Никто не разгримировывался.
А зачем?
Когда хорошо и так.
Незнакомец сидел во главе стола, пил за четверых и наслаждался моментом.
– Родина! – взывал. – Где у тебя монастырь? Баламуту – грехи замаливать! Я одна, я одна речку смерила до дна...
– Нет у нас монастыря, – отвечали.
– Нет – построим! Чего там? Баламут с деньгами!
– Построил один такой. Кто ж тебе разрешит?
– Закон проведем!
– Кто?
– Мы!
– Кто это – мы?
– Мы! Все!
Была пауза.
– Да, – снова сказал Лопотун. – Давненько же вы отсутствовали.
– Это вы отсутствовали! – закричал незнакомец. – А я в жизни присутствовал.
– Почему человек кричит? – спросил органист Всячина, ворочая слепыми глазами. – И как человека зовут?
– Человека никак не зовут. Даже номера у человека нету.
– Это нехорошо. Отвратительно. Противно естеству. Назовем отныне – Звонило.
И все восхитились.
– Я Баламут, – сказал незнакомец. – У нас по деревне все были Баламутами. Как один. Баламутом родился, Баламутом помру.
– Ты теперь Звонило, – объяснили ему. – У вас по деревне все будут Звонилами, дай только срок. Или Шпынями с Моталами.
– Какая у Звонилы роль? – поинтересовалась альтистка Перескокова.
Она сидела на двух стульях, слушала далекую – из окна – музыку и очень хотела дирижировать.
Но стеснялась.
– Есть роль, – предложил Шелудяк. – Нужная и полезная. Выходить по утрам из вагона, с каждого экспресса, громко просить политическое убежище.
– Без этого нельзя? – спросил незнакомец.
– Нельзя, Звонило. Без этого у нас – нельзя.
– Хорошая роль, – утвердил Всячина. – Полезная. И переодеваться не надо.
