Ты, о великий, святой поэтов труд, ты у смертиВсе вырываешь, даришь ты вечность смертным народам!Цезарь, завидовать брось ты этой славе священной;Ибо, коль право дано латинским музам пророчить —Столько же, сколько почет и смирнскому старцу продлится, —Будут читать и меня, и тебя: «Фарсалия» нашаБудет жива, она не умрет во мраке столетий!
За ним стали читать другие, читали отрывки не только из «Фарсалии», но и из других произведений Лукана. Силий читал отрывки из своей поэмы, в которых, по собственному признанию, открыто подражал его стилю. Внимание слушателей постепенно переключилось на читающих, и когда Полла, опираясь на руку служанки, покинула атрий, это заметили не все. Поллий некоторое время безучастно слушал, потом тоже ушел. Стаций так до конца чтений и не мог сосредоточиться ни на них, ни на том, кто что сказал, и с трепетом ждал, что будет дальше.
Поллий вновь появился, когда после окончания рецитаций гостей пригласили в триклиний. Гости уже разговорились между собой, обсуждая прочитанные отрывки и авторские приемы, так что хозяин в этой беседе ведущей роли и не играл. Но чаши за него как за покровителя искусств и хранителя памяти великого поэта поднимались не раз. Марциал с Силием и Стеллой завели оживленный спор о крупных и малых формах в поэзии, однако Стаций не мог не заметить, насколько Марциал сдержаннее в выражениях по поводу эпоса с консуляром Силием, нежели обычно бывал с ним самим. Уже темнело, и в триклинии засветились лампы, когда к гостям наконец вновь вышла Полла. Даже при вечереющем свете было видно, что глаза у нее заплаканы, но она изо всех сил старалась выглядеть бодрой.
– Сердечно благодарю вас, дорогие, что помогли состояться этому празднику! – сказала она с улыбкой. – Благодарю тебя, Марциал, за прекрасные эпиграммы и за долгую память. Я вспомнила тебя, и то, что ты бывал в нашем доме. Обещаю тебе, что ты не пожалеешь о своем решении приехать сюда. Благодарю и тебя, Стаций! Ты спросил, принимаю ли я твое посвящение? Да, безусловно, принимаю и прошу, чтобы посвящение мне стояло в самом заглавии.
Немного посидев с гостями, она вновь ушла к себе.
– Ну вот, ты видела ее и говорила с ней – как ты думаешь, не зря я все это затеял? – нерешительно спросил Стаций Клавдию, когда они уже подъезжали к дому тетки Стация.
– Думаю, что ты был совершенно прав, – ответила она твердо.
– Но мне самому жалко было на нее смотреть. Теперь я понимаю, почему Поллий старался ее от этого оградить…
– А я, посмотрев на нее, убеждена, что он делал это напрасно, – улыбнулась Клавдия и добавила, помолчав: – Странные люди вы, мужчины. Не понимаете таких простых вещей!
– Чего же?
– Ну, например, того, насколько близки друг другу страдание и счастье. Любая женщина это понимает. Когда рождается ребенок – это боль, порой кажется, что нестерпимая, но вот он родился, и показал, что хочет и будет жить, – и боль забыта, и нет никого счастливей молодой матери.
– При чем здесь это? Ведь у Поллы нет детей.
– Женское естество в любом случае остается неизменным. Боги не дали ей детей, но ее детищем стала «Фарсалия». Она выпестовала ее, как мать, в те страшные годы, сберегла и выпустила в жизнь – неужели она не будет счастлива, чувствуя, что ее дитя родилось для вечности? Отлучить ее от этой книги и новой ее жизни, отторгнуть от памяти и славы мужа, которая жива и цветет во многом благодаря ей, – это все равно что забрать у родильницы младенца и говорить ей: «Он принес тебе боль, не смотри на него!» Если бы в твоих руках был единственный список «Энеиды» и ты, несмотря ни на что, сохранил бы его, например вынес из гибнущих Помпей, пережив весь этот ужас, – что бы чувствовал ты?
– Если бы боги дали мне послужить манам великого поэта, я бы… наверное, считал себя счастливейшим из смертных.
– Так почему же вы с Поллием оба думаете, что несчастна Полла? Короче говоря, ты правильно поступил, что помог ей осуществить задуманное. Ну и, кроме того, твое творение тоже переживет века.
– Ты так думаешь? – недоверчиво спросил он.
– Даже не сомневаюсь! – уверенно ответила она.
– Ну, будем надеяться. Вот только пустит ли меня теперь на порог мой добрый Поллий?
На следующий день Стаций не получил никаких писем и поэтому пребывал в тревоге. Еще через день – тоже. Они с Клавдией уже готовились к отъезду в Город, когда наконец одновременно пришли два письма. Одно было от Поллия. Стаций распечатал его и прочитал:
«Гай, сын Поллия, Публию, сыну Стация, шлет привет!
Я было обиделся на тебя, мой друг, из-за вашего общего заговора, но сейчас, по размышлении зрелом, думаю, что это было напрасно. Я тут задумался об особенностях кинетических наслаждений: ведь чтобы испытать наслаждение от утоления жажды, надо некоторое время испытывать эту жажду, чтобы наслаждаться избавлением от боли, надо почувствовать боль. Пока статическое наслаждение не достигнуто, кинетизм бывает важен, и для подверженного страстям и несовершенного женского существа особенно. Видимо, это как раз случай моей жены. Ей, чтобы почувствовать радость настоящего, нужно прикоснуться к боли прошлого. Кажется, здесь я рассуждаю верно. Не скрою, третьего дня ее состояние внушало мне опасение. Но сейчас она совсем пришла в себя, повеселела и выглядит более счастливой, чем обычно, что не может меня не радовать. Чтобы проверить свои наблюдения, я сам впервые за много лет решился взглянуть в сторону Везувия. Да, поначалу мне стало больно, но я понял, что это уже не та прежняя невыносимая боль, а потом подумал и о том, что все это уже давно миновало и живет лишь в моей памяти, а потому я могу ограничиться приятными воспоминаниями о наших юношеских восхождениях на эту гору – пусть для меня она навсегда останется просто горой. Выходит, прикосновение к этой боли избавило меня от страха перед ней. Так что все к лучшему. Надеюсь, что в будущем году ты еще навестишь нас и мы вспомним наше общее счастливое прошлое. Твое стихотворение о нашей суррентинской вилле прекрасно, а я уже приступаю к расширению храма Геркулеса – чтобы в следующий раз вы не смогли от меня спрятаться. Будь здоров!»
Стаций возблагодарил маны Эпикура за такую неожиданную помощь. Он подумал, что, возможно, Поллию понравилась и роль хранителя памяти великого поэта, но в общем-то не так важно, что заставило его смириться с неожиданной затеей. Главное, что дело было сделано и он был не в обиде.
Второе письмо было от Поллы:
«Полла Аргентария Папинию Стацию шлет привет!
