Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 92
…Эту ночь, как и все предыдущие, Волкодав провёл в пути. Емунравилось идти ночью, потому что страха перед темнотой, присущего большинствуобычных людей, для него не существовало. Давно минули времена, когда вмальчишестве они доказывали свою смелость, без костра ночуя в лесу. Темнотанепроницаема для обычных людских глаз, она таит непонятное и неведомое, ачеловеку свойственно населять непонятное всем, чего он боится. К Волкодаву этоне относилось. Он обладал ночным зрением, даром праотца Пса. Да и страхи виделтакие, с которыми вряд ли способны были тягаться порождения обыкновенной леснойтемноты.
А когда уходит боязнь, остаётся любование красотой.
Так человек, несущий в душе страх перед змеями, убежит неразбирая дороги не то что от гадюки – от безобидного полоза или ужа. Тот же,кто не боится, памятуя, что змея не нападёт первой, если не злить, –залюбуется плетёным пёстрым рисунком на чешуйчатых гадючьих боках…
Ночь всегда казалась Волкодаву временем мудрого созерцания.Днём можно рассмотреть каждый листок, каждую песчинку, каждый стебелёк травы икопошащихся между ними букашек. Ночь затеняет мелочные подробности и заливаеттьмой пестроту зелени и цветов, позволяя видеть лишь общие очертания… в которыхтем не менее отчётливее, чем днём, проявляется тайная суть. День – работник ихлопотун, день полон насущных забот, которые именно поэтому и называютсяповседневными. Ночь никуда не спешит и не думает о мелочах. Ночь созерцает,заглядывая за внешнюю сторону вещей. День – ярок, сообразителен и умён. Ночь –мудра. Днём над миром светящимся куполом горит синева, и оттого кажется, чтоничего нет главнее этой земли и тебя на ней, и солнце вершит свой круг внебесах единственно затем, чтобы озарять поле твоих трудов. Ночью в небезажигаются мириады звёзд… а если верить страннику, бывавшему там,наверху, – каждая звезда есть солнце своего мира. И делается ясно, что тыбредёшь по поверхности пылинки, летящей в просторах необъятной Вселенной.Вселенной, для которой вся твоя жизнь с её счастьем, печалями и страстями –мимолётней, чем для тебя самого – жизнь бабочки-однодневки. Миг столь краткий,что его заметить-то мудрено…
Луна стояла высоко и светила ярко. Волкодав всё оглядывалсяна неё. Дорога, уже начавшая огибать холмы, вела его на северо-запад, так чтолуна светила путнику в спину, а по земле впереди Волкодава невесомо скользилаплотная тень. Мыш то возвращался на плечо венну, то улетал разбойничать в леси, по своему обыкновению, больше безобразил, чем охотился: то тут, то тамраздавались вскрики потревоженных птиц. Волкодав прислушивался к голосам ночи,силясь сообразить, чего же среди них не хватало. И наконец понял: соловья. Ввесеннем лесу перекликались ночные птицы, знакомые и незнакомые. Но того,единственного между всеми, голоса с его пощёлкиванием, неповторимыми коленцамии вроде бы негромкими, однако очень далеко слышными трелями – не было.
Почему-то в Шо-Ситайне совсем не водились соловьи…
А луну окружали облака, вернее сказать, рябая облачная пена,медленно плывшая в бездонной чаше небес. Свет луны куда мягче солнечного,способного растворить своей мощью тонкую и нежную ткань небесных покровов.Лунные лучи играли в серебряном кружеве, распространяясь во все стороны откруглого лика светила, и казалось, будто удивительный ветер мчался по кругу,вовлекая небесную пену в гигантский облачный хоровод…
У нас помнят о Великой Ночи, длившейся тридцать лет и тригода. Это было время беды. Звери выходили из заваленных снегом лесов кчеловеческому жилью, просились в тепло… Но если задуматься: а лучше было бы,если бы на тридцать лет и три года установился Великий День? И яркий солнечныйсвет не ведал бы перерыва?.. И не было бы ни ночного отдыха, ни зимнего сна?Лучше?.. Вот уж не знаю…
В Тин-Вилене и других больших городах обитали люди, которыеночёвку в лесу, вдали от привычного крова, почли бы если не суровым испытанием,то по крайней мере чем-то из ряда вон выходящим, – и сделали бы всё от нихзависевшее, чтобы только отгородиться от жуткого и непривычного леса, и оттемноты, и от лунного света. Некогда Волкодав про себя осудил бы их, да ещёпосмеялся втихомолку – вот, мол, она, неправедность городской жизни!.. С техпор он, к счастью, успел поумнеть и понять: праведность бывает разная. Взять, кпримеру, переписчиков книг, без которых библиотечному хранителю в Хономеровойкрепости нечего было бы хранить. Или Улойхо, маленького горбатого ювелира, чтоне вылезал из-за верстачка, создавая вещи дивного вдохновения и красоты… Зачемподобным людям ещё и уметь разводить костёр под дождём? Пусть лучше занимаютсясвоим делом. А такие, как Волкодав, будут заниматься своим…
Луна медленно опустилась за горизонт. Темнота на некотороевремя сделалась гуще, но потом начала постепенно редеть. С востока подходилновый день. Сначала в сплошной стене леса проявились отдельные кусты и деревья.Затем чёрно-серая пелена ночи истончилась и стала отчётливо синеватой, и в неймало-помалу возникли цвета. Зелень молодых листьев и хвои, медная окалина сосновыхстволов, желтоватые плешины песка… Волкодав вдохнул предутренний ветерок,уловил в нём прозрачную струну, нёсшую дыхание водной шири, и понял, что сейчасвыйдет к озеру.
Его народ, испокон века живший в лесах, называл озеро озеромоттого, что среди плотной чащи только на берегу водоёма можно было охватитьвзглядом, обозреть открытое пространство, увидеть над собой небо не сжатыммалахитовыми глыбами древесных вершин, а распахнутым во всю ширину. Дорогаторопилась мимо озера; лишь короткий отвилок сворачивал прямо к берегу, и там,между редкими соснами, чернели пятна старых кострищ. Видно, здесь, на самойгранице Озёрного края, любили останавливаться и одинокие путники вроде венна, ицелые купеческие обозы. У Волкодава не было никакой настоящей необходимостипокидать тракт и спускаться к воде, но всё-таки он свернул вниз и вышел наберег, туда, где расступались береговые кусты и камыш, оставляя чистый песчаныйобрывчик в три пяди высотой. Мыш, привыкший за несколько суток к постояннойспешке, проскочил было вдоль дороги вперёд, но скоро вернулся искать хозяина и,найдя, с укоризненным чириканьем сел ему на плечо.
Из четырёх дней задержки, так необъяснимо раздражавших его,Волкодав успел наверстать два с половиной. И теперь не мог отделаться отощущения, будто ступает по собственным следам, оставленным полтора суток назад,и что здесь, рядом с ним, стоит он-сам-должный, тот, кому надлежало пройтиздесь вечером позавчерашнего дня.
Солнце ещё не выбралось из-за леса, но его лучи уже играли воблаках, медленно наплывавших с юго-востока, и этим зрелищем можно было былюбоваться до бесконечности, не будь оно столь мимолётно. Сколько бы песен нислагали поэты о прощальном пиршестве закатов, – на самом-то деле такогонарядного неба, как на рассвете, в другое время суток попросту не бывает.Может, всё дело в том, что рассвет призывает к новым усилиям, а значит, сулитисполнение чаяний и надежд, тогда как гаснущий закатный багрянец знаменуетнеизбежное расставание с чем-то, что дорого, и заставляет думать обо всём, чегоне успели? Или всё просто оттого, что поэты просыпаются обычно к полудню,вечером же пьют вино и оттого руководствуются не действительностью, а большеплодами своего воображения, в то время как те, кому жизнь пахаря или охотникавелит встречать рождение почти каждого нового дня, песен, как правило, неслагают?
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 92
