Книга Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - Хелен Раппапорт

В январе 1912 года во время семидневного визита британских официальных лиц в Россию в составе делегации находился сэр Валентайн Чирол из газеты «Таймс». Он с особым удовольствием вспоминал обед с императорской семьей в Царском Селе. «Мне довелось сидеть рядом с маленькой великой княжной Татьяной, очень привлекательной девушкой пятнадцати лет», — вспоминал он. Она свободно разговаривала по‑английски и сообщила ему, что ей «хотелось бы снова провести отпуск в Англии».

«Когда я спросил ее, что же ей понравилось там больше всего, она быстро прошептала почти на ухо: «О, там себя чувствуешь так свободно», — а когда я заметил, что она, безусловно, имеет не меньшую свободу и у себя дома, Татьяна лишь, поджав губы, кивнула в сторону пожилой леди, сидящей за другим столиком рядом с нашим. Это была ее гувернантка»[605].

Две дочери Распутина, Мария и Варвара, которых он привез в Санкт‑Петербург, чтобы дать им образование, также отмечали, что сестры Романовы были чрезвычайно любопытны, когда они встречались у Анны Вырубовой. Они забрасывали сестер Распутиных вопросами. «Жизнь в городе для девушки четырнадцати лет, которая ходит в школу вместе с другими детьми и один раз в неделю ходит в кино, иногда в цирк, казалась им редкостным и самым желанным из чудес», — вспоминала Мария[606]. Она с сестрой Варварой являлась тем уникальным женским связующим звеном одного с ними возраста, которое давало им в предвоенные годы представление о внешнем мире. Романовы особенно подробно расспрашивали их о танцах, на которых бывала Мария Распутина. «Они хотели знать все о том, во что она была одета, кто еще был там, какие танцы она танцевала», — вспоминал Сидней Гиббс[607]. Двух других молодых посетительниц, бывавших в комнатах Трины Шнейдер в Александровском дворце, также засыпали подобными вопросами. Мария и Анастасия часто приходили к ним в комнаты Трины после обеда и затевали с девочками, Натальей и Фофой, буйные и озорные игры, которые Трине порой бывало очень трудно выносить. В спокойные моменты Анастасия и Мария тоже проявляли бесконечный интерес к повседневной жизни подруг. «Они расспрашивали нас о школе, о наших друзьях, учителях. Они хотели знать, как мы проводим свободное время, в какие театры мы ходим, какие книги мы читаем, и так далее»[608].

Сейчас, однако, жизнь сестер Романовых находилась под строгим присмотром их гувернантки Софьи Тютчевой, которая по‑прежнему неуклонно боролась против тлетворного влияния Распутина и внешнего мира. По словам Анны Вырубовой, постоянную дискредитацию Распутина, которую вела Тютчева, поощряли «некоторые фанатичные священники», одним из них был двоюродный брат Тютчевой архиерей Владимир Путята[609]. К концу 1911 года противоречия в этом вопросе дошли до критической точки, поскольку в это же время у Александры, которая по‑прежнему покровительствовала Распутину, из‑за этого обострились отношения со вдовствующей императрицей и невесткой. «Моя бедная невестка не понимает, что она губит династию и себя, — пророчески сказала Мария Федоровна преемнику убитого Столыпина, Владимиру Коковцову. — Она искренне верит в святость авантюриста, а мы не в силах отвратить беду, которая обязательно придет»[610]. Ситуация значительно усугубилась, когда в декабре 1911 года в Санкт‑Петербурге стали ходить письма, написанные четырьмя сестрами и царицей отцу Григорию два года назад безо всякой задней мысли. Он передал их своему сподвижнику, лишенному духовного сана монаху Илиодору[611]. Поссорившись с Распутиным, Илиодор из желания навредить ему отдал эти письма депутату Думы, который снял с них копии и распространил среди своих коллег‑политиков. Когда письма оказались у Коковцова, он пошел прямо к Николаю. Царь при виде этих писем побледнел, но подтвердил их подлинность, а затем запер их в ящик своего стола[612]. Узнав о случившемся, Александра направила Григорию гневную телеграмму. После этого Распутин был фактически изгнан обратно в Покровское и удален от царской семьи.

Во время последовавших за этим лихорадочных мер, предпринятых, чтобы по возможности уменьшить нанесенный ущерб, первой мишенью среди хулителей Григория стала Софья Тютчева, которую обвинили в распространении злонамеренных слухов о нем, а также в проведении слишком независимой политики в воспитании девочек[613]. В начале 1912 года ее вызвали в кабинет Николая. Он спросил ее: «Что происходит в детской?» — и, как выразилась Анна Вырубова, «серьезно отчитал ее»[614]. Тютчева объяснила свою позицию, высказала свои возражения против общения Распутина с детьми, а также свои принципы воспитания девочек, на что царь ответил ей:

«Так вы не верите в святость Григория?» …Я ответила отрицательно, а император сказал: «А что, если я скажу вам, что пережил все эти трудные годы только благодаря его молитвам?» — «Вы выжили благодаря молитвам всей России, Ваше Величество», — ответила я. Император стал говорить, что убежден, что все это неправда, что он не верит в эти истории о Р., что чистое всегда привлекает все грязное» [615].

После этого выговора Тютчева оставалась в своей должности еще некоторое время. Николай и Александра всегда с неохотой увольняли людей из‑за слухов среди прислуги, но в марте 1912 года наконец Софью, по‑прежнему настаивавшую на своем мнении, отослали обратно к себе в Москву «за то, что слишком много болтала и лгала», как сказала Александра Ксении[616]. Изе Буксгевден было жаль видеть, как «глубоко опечалена» была Тютчева, что приходится покидать девочек, потому что она очень их полюбила. Но Софья была, к сожалению, сама виновата в том, что с ней произошло: «То, что она неосторожно говорила, было извращено и превратилось в байки, которые принесли императрице много вреда»[617]. Однако Тютчева продолжала регулярно писать своим бывшим воспитанницам, и вскоре ей было разрешено время от времени навещать их. Анастасия сохранила особенно сильную привязанность к своему другу Саванне, и до 1916 года они переписывались[618].