Я и мои товарищи, понимая педагогику как бесконечное редактирование, обсуждение и лавину субъективных советов, именно это и проделывали с пьесами Вампилова, еще не догадываясь, что мы, первые читатели вампиловских произведений, уже приобщились к явлению, которое впоследствии на наших глазах будет названо не только Театром Вампилова, но и “поствампиловской драматургией”».
В заметках критика есть размышления о постановке комедии «Двадцать минут с ангелом» в московском театре «Современник». Оценки сценическому воплощению пьесы И. Вишневская дает довольно резкие:
«Все, что не укладывается в отражение жизни в “картинах самой жизни”, насильственно порой укладывается в прокрустово ложе обычности, заурядности, узнаваемости — хотя бы по дороге от драмы к сцене»
В пьесе «Двадцать минут с ангелом» «по ходу действия появляется именно… ангел, участвующий в событиях самых заурядных, в этом-то и состояла особая вампиловская манера — гротесково-натуралистическая. Зигзаги фантастического, молнии гротеска, словно внезапные трагические трещины, рассекают реалистическую постройку вампиловских пьес. Ангел входит на призывы жаждущих выпить командированных, ангел, предлагающий нужную им сумму на обычную бутылку, — вот вампиловская расстановка сил. Земля и небо встречаются в маленьком анекдоте, чтобы случились впоследствии глобальные обобщения. Так учил Вампилова Гоголь, любивший говорить, что чем незначительнее сам сюжетный анекдот, тем труднее, серьезнее будут из него нравственные и социальные выводы. И еще любил Гоголь, чтобы в обычные сюжеты вдруг “входили” ведьмы, “влетали” черти. Вампилов впускал в гостиничный провинциальный номер — ангела.
Но в театре “Современник”, где показали “Провинциальные анекдоты” Вампилова, ангела превратили в агронома, случайно проходившего по улице и слышавшего крики пьяниц, взывающих о помощи — ну подкиньте хотя бы трешку, не хватило для настроения. Фантастический реализм Вампилова стал логически оправданной маленькой историей, завязанной обычным, понятным случаем, а потому и развязанной нехитрой моралью. Просили человека помочь — он помог, а его чуть не растерзали, чуть не осудили: где, мол, взял деньги, не украл ли — лучше и не ввязываться в чужие беды, пусть и мнимые, пусть и настоящие.
Появись же на сцене “Современника” ангел, появись он перед коридорной дежурной, перед замызганными командированными, появись и протяни деяние, а ему положили бы за это в руку камень, — анекдот стал бы притчей, вампиловский стиль четко продолжил бы ускользающую гоголевскую традицию».
По сути дела, автор заметок, как в те годы и Г. Товстоногов, и А. Эфрос, развенчивает тогдашний театр, который неизменно ориентировался на сиюминутные социальные проблемы, выполнял идеологические задачи и не мог дорасти до Вампилова, открыть глубинную сущность его пьес. Анекдот (а разве в нашей повседневной жизни мало анекдотических положений?), превратившийся в библейскую притчу, обнаживший духовные, нравственные глубины бытия, — такой анекдот, взятый автором в основу комедии, театр низвел до бытового казуса. Весь ход размышлений критика доказывает, как точно понимается человеком, желающим постичь истину, вампиловский творческий «код», его всуе поминающаяся «тайна».
Кстати, И. Вишневская и повесть В. Распутина «Деньги для Марии», перенесенную на подмостки театров страны, рассматривает с той же точки зрения. И это кажется вполне справедливым: два художника, тесно общавшиеся друг с другом и создавшие свои произведения в одно время, могли одинаково понимать традиции русской классики, иметь одних великих учителей. И. Вишневская замечает:
«И если бы “Деньги для Марии” были сыграны в театрах как простая история о казенных деньгах, о ревизии, о добрых и недобрых колхозниках, а не как притча о Марии, раздающей благо, но не всегда получающей благо взамен, — мы бы не имели превосходного писателя Распутина, не только наблюдающего, но и осмысляющего жизнь».
Для лучшего понимания ситуации в театрах стоит привести и тогдашнее мнение Н. Кладо, с симпатией следившего за творчеством Вампилова:
«Почему Вампилов, изобретательный и своеобразно воспринимающий жизнь, проникающий в глубины, до тех пор как бы не материализовался в драматургии? Увы, и тут причины, сковывающие индивидуальность, были тоже общие…
Мне довелось несколько позднее познакомиться с деятелями театра в Иркутске — и теми, кто им руководил, и теми, кто ставил там свои пьесы. И можно понять, что взлеты фантазии Вампилова не находили поддержки, его усиленно толкали на обычный, проторенный путь, пытаясь стереть “лица необщее выраженье”».
В самом деле, хотя альманах «Ангара» еще в первом номере 1966 года напечатал комедию «Прощание в июне», в родном Иркутске не торопились поставить на сцене пьесу своего земляка. И после публикации произведения в столичном журнале «Театр» летом того же года на родине драматурга не заинтересовались необычной комедией.
Это обескураживало Александра. Но не лишало его веры в свою правоту. Это нужно особо подчеркнуть, потому что при тогдашней закаменевшей бюрократии — партийной и чиновничье-театральной — следовало иметь неутомимые молодые силы, чтобы добиваться своего. Изо дня в день обивал Вампилов пороги Министерства культуры, чтобы его руководители дали разрешение на постановку первой пьесы.
Спектакли по этой комедии могли бы дать автору гонорары. Уйдя из газеты, семейный драматург остро нуждался в деньгах. Время от времени небольшая поддержка приходила от друзей-журналистов. Отрывки из пьесы «Прощание в июне», например, им удалось опубликовать накануне Читинского совещания в партийной газете «Восточно-Сибирская правда» и в комсомольской — «Советская молодежь». Тогда же несколько страниц из комедии напечатала и читинская газета «Забайкальский рабочий». Но платили в этих изданиях, конечно, сущие крохи.
* * *
Разрешение министерства последовало в конце года. Пьесу «Прощание в июне» отпечатало на множительном аппарате Всесоюзное управление по охране авторских прав. Это ведомство, созданное специально для того, чтобы следить за соблюдением авторских прав писателей, композиторов и других деятелей искусства, выполняло вроде бы совершенно постороннюю для него работу: получив разрешение цензуры и Министерства культуры, оно могло размножить текст пьесы (если речь шла о драматургии) и разослать экземпляры в театры страны. Это походило на своего рода приглашение театрам поставить пьесу на своей сцене. Так нельзя было сказать о журнальной публикации — на нее режиссеры могли и не обратить внимание.
Произошло если не чудо, то редкостное явление: почти десяток театральных коллективов уже в 1966 году начали репетиции вампиловской комедии. В первой половине следующего года, как сообщалось в журнале «Театр» (1968, № 2), спектакли по этой пьесе сыграли 335 раз в тринадцати театрах. О ее новизне, может быть, точнее всего мы скажем словами того же Николая Кладо: драматург допускает «смещение жизни, которое делается не для того, чтобы исказить, а чтобы ярким поворотом открыть в жизни то, что лежит за событиями пьесы… Это редкий талант, который может, обостряя эксцентрическим приемом действительность, выявлять в ней нечто существенное и важное».
