Понятно, мыслю я, о чем Ерш так задумался. Душу болящую успокоить хочет, от старца совета получить. Хотя странновато это мне, никогда у Ерша богомольности я не замечал. Ну да чужая душа – не видать ни шиша…
Сошли мы с поезда, сели на пароходик. Море как пашня под паром, небо прозрачно до звезд – благодать. Ни ветерка, ни дождичка. Только чайки стонут. Ерш в море глядит, солью дышит, ноздри раздувает. Даже лицо у него посветлело, желваки разжались. До острова дочапали, как на бричке докатили. Встречает нас Жук на причале. Обычный мужик, чернявый, только бородища лопатой, как у архимандрита. Глаза, главное, добрые, а хитринка в них наивной мне показалась. Обнялись они с Ершом, по спинам друг друга похлопали. Руку мне пожал, чую – мозоли присутствуют. Неплохо это. Не только языком, видать, работает. Приводит Жук нас домой, знакомит с женой.
– Вот, – говорит, – супруга моя, Надежда Афанасьевна. Если б не она, до сих пор сидел бы за Революцию или за Авангарда.
– Как это? – удивляемся.
– Да лошадушек моих так звали, каких я с колхозного двора свел.
– Ладно, будет тебе, Роман, веди гостей за стол, – говорит Надежда, сама стесняется, руки в передник прячет-вытирает.
Гляжу на нее: чисто синица. Сама маленькая, худенькая, коса узлом под синим платком, глаза – как у ребенка.
Хорошо нас встретили. Борщ, гуляш, пирожки с капустой. Чисто-аккуратно все у Надежды, пахнет вкусно, ажно сглотнули мы с Ершом. Перед тем как сесть, Жук молитву сотворил, Надежда голову склонила. Постояли мы, послушали с непривычки.
– Аминь! – закончил Жук, хитро подмигнул нам и достал из-под стола бутыль без этикетки.
– Грешен я, – посетовал он, – самогон держу для хороших людей.
Сели, налили, выпили, закусили. Надежда пригубила с нами капелюшечку да и ушла к себе незаметно. А у нас разговор пошел обо всем до полуночи.
Утром выяснилось, что Жук хоть и хитер с виду, однако полохало. В смысле, разгильдяй, не в свою сторону руки загнуты. Или просто люди вокруг похитрее его. А он в своем мире живет, где все по воле Божией делается.
– Ну что, друг Жук, – спрашивает его Ерш, – где печь ставить будем? Кирпич где, глина-песок?
– За кирпичом надо в монастырь идти, – мнется Жук, – и за глиной тоже. Батюшка вроде благословил, да вот ворчит на меня…
– Ну, пойдем поглядим, – вздохнул Ерш.
Пошли втроем в монастырь. Глядим, главный храм в лесах, купол золотят, стройка вовсю кипит. В одном месте что-то возводят, в другом ломают-разбирают. Шум-гам, пыль-грязь, пилы визжат, топоры стучат. Бородатые строители в оранжевых касках туда-сюда снуют. Красота, одним словом. Никакого покоя душе.
– Вот он! – Жук показывает нам гору старого монастырского кирпича.
Огроменные лопухи, а не кирпич. Раза в четыре больше нормального. Да раза в два толще.
Тут уж Ерш нахмурился:
– Что ж ты, Жук-друг, как дитя малое? Нешто не понимаешь, что из этого кирпича печь в доме не сложить? Из него стены монастырские поднимают.
– А наш печник говорил, из него и печи монахи клали… раньше, – оправдывается Жук.
Ерш стоит понуро, руки опустил. Тут уж я сам решил настроить нашего заказчика на рабочий лад. Отвел Жука в сторонку. Наступил ему случайно на ногу.
– Слушай, парень! – говорю. – Монахи, может, и клали, а вон там лежит нормальный кирпич. Мы с Ершом заприметили, пока сюда шли. Или ты сейчас договариваешься, чтоб нам его кто-нибудь благословил, или мы сегодня вечерним пароходиком отчаливаем.
Жук встрепенулся.
– Щас, – говорит. – Надюшу отправлю к отцу-интенданту. Она ж фельдшерицей тут работает, целыми сутками на дежурствах. На хорошем счету у их. Пусть попросит-умолит. Я отработаю.
– Другой разговор! – ободряю я его. – Давай времени не теряй, беги за Надюшей. По пути покажи мне, где глина с песком и кто за нее отвечает. Надеюсь, игумена по этому поводу беспокоить не будем?
Возвращаюсь к Ершику, что-то неважно он выглядит.
– Ты уж не сердись, Крюк, – говорит он мне, – сил у меня последнее время маловато стало. Будто жила какая-то внутри лопнула. Выдыхаюсь быстро. Я ведь потому тебя и позвал с собой, ты не обессудь…
– Ладно, – отвечаю, – дело житейское. Не напрягайся. В храм вон лучше зайди, авось полегчает. Дам я пока допинга Жучку, чтобы он не только на бога надеялся, а и сам не козлил.
Пошли дела кое-как. В смысле тронулись потихонечку. Кирпич Надюше благословили, а главного по глине Жук мне показал. «Вот он, Кирилл, – говорит, – голова у него как Дом Советов. Менеджером был в какой-то столичной фирме, да Господь сюда привел». Гляжу: молодой такой послушничек, борода мягкая, глаза блестят, румянец, как у барышни. Через лужу перепрыгивает, подрясник приподнял – под ним джинсы на кроссовках. И скуфейка лихо на затылок сдвинута. С этим гражданином, думаю, я без благословения попробую сладить.
– Здравствуй, братец Кирилл, – обращаюсь к нему искренне, чтоб не понял он, шучу я или серьезно такой воодушевленный. – Не уделишь ли мне, грешному, минуту времени?
– Здравствуйте, – отвечает. – Чем могу?..
– Прибыли мы сюда с товарищем на святые места поглядеть да заодно и печурку одному богомольному человечку сладить. Печники мы…
– А, это Жучку, что ль? – улыбается тот, зубы сушит. – Достал он уже со своей печкой. Весь монастырь ее строит.
– Так, так, – киваю смиренно, а сам мыслю: «Раздолбай этот Жук! Вроде цыган, должно все уже быть на мази, а этот только мозги администрации выполоскал».
– А мастер мой приболел чуток, – продолжаю я, – и приходится мне одному стараться. Кирпич уже достал, да без глины печь не слепишь. Вот и посоветовали к тебе, брат Кирилл, обратиться…
– Не вопрос! – бодро перебивает меня Кирюша. – Только поможете мне немного, посмотрите печь в братском корпусе, дымит что-то.
– Какой разговор, конечно же поможем!
Отправились мы с Кириллом в монастырское подземелье, где был его склад. Живописное местечко. На дворе лето, а там холодильник. Двери из плах временем изъедены, да так устроены, что нужно едва ли не земной поклон отбить, чтобы войти. На дверях засовы, ручки кольцами из черного железа. Стены метра в полтора толщиной, из того же кирпича, что нам даром давали, местами в плесени, а может, в инее. Пол земляной, утрамбован, как мостовая. Потолок высотой в толщину стены, и на весь каземат одна лампочка под решеткой. Свет мутный, эха нет. Как привыкли глаза к полумраку, разглядел я в углу нары из досок с наваленной на них ржавой чугуниной и гору комьев разной величины. Вот и глина. Рядом стоит чан, в котором раньше, видать, заживо варили узников-еретиков, а нынче замачивают глинку.
– Держите лопату, – говорит Кирилл, – и грузим в чан, сколько вам надо.
И тоже схватил шанцевый инструмент и давай закидывать глину в купель, только брызги летят.
