Кажется, столичные события воспринимались им без особых эмоций, будучи далеки от его жизненных забот. По-житейски мудрые обыватели готовы были к выражению ожидаемых властью верноподданнических чувств, — вот только платить за торжество приходилось из собственного кармана. Но дневник скромного московского чиновника дает нам редкую возможность узнать о повседневности ничем не примечательного человека, который перед самым Новым годом неторопливо записал на листе календаря: «Сий год окончился слава Богу…»
«Брожение во внутренних делах»
Этими словами охарактеризовал ситуацию при российском дворе в 1741 году английский посол Финч. Подобные оценки будут встречаться и у других дипломатов вплоть до конца недолгого царствования Иоанна Антоновича.
Фактически главным членом Кабинета оставался Андрей Иванович Остерман, старавшийся привить принцессе представления об обязанностях правителя и ввести ее в курс государственных дел. Он, безусловно, был самым опытным и компетентным из советников Анны и мог бы при определенных условиях выступать в качестве первого министра при номинальном императоре и неопытной регентше. Но Андрей Иванович, при всём его административном опыте и аналитическом таланте, и по характеру, и по манере действий не годился в политические лидеры. Англичанин Финч точно подметил его манеру: «Как бы он ни был деятелен при установившемся правительстве, при правительстве колеблющемся он ложится в дрейф». Вице-канцлер привык действовать за спиной государя или другой «сильной» фигуры — и всегда мог эту фигуру подставить. В глазах других сановников и подчиненных он выглядел хитроумным и двоедушным интриганом. Даже его собственный секретарь Сергей Семенов на вопрос, что ему известно о планах шефа, ответил: «…человек хитрой и скромной, и не только ему, но и другим никому ни о чем знать никогда не давал»351.
Помимо упомянутых выше «программных» документов Остерман и позднее подавал Анне докладные записки: по вопросам внешней политики, о разделении Сената на четыре департамента и, как сам упоминал на следствии, о преимущественном награждении «российских природных» подданных352. Но, видимо, регентша не вполне доверяла «хитрому и скромному» министру — ему, в отличие от Миниха, она ничем не была обязана; к тому же Остерман покровительствовал ее мужу принцу Антону, отношения с которым у правительницы становились всё более напряженными.
«Отца отечества отец» (по выражению Ломоносова) обзавелся собственным придворным и военным штатом. Под началом генерал-адъютанта полковника Адольфа фон Геймбурга служили три других адъютанта, штаб-фурьер, обер-аудитор, генерал-штаб-квартирмейстер, нотариус, регистратор и переводчик. Антон Ульрих носил высший военный чин, но был не прочь играть более активную роль и в гражданском управлении. Он овладел русским языком (во всяком случае, подписывал бумаги по-русски), стал посещать Сенат, задумал провести реформы в гвардии.
К сожалению, эти попытки не нашли освещения в написанной Л. И. Левиным обстоятельной биографии Антона Ульриха353. Материалы же Военной коллегии показывают, что принц добросовестно исполнял обязанности по руководству армией, хотя ему приходилось нелегко. Финч отмечал: Антон Ульрих храбр, честен, приветлив, прилежен; имеет «достоинство в манерах» — но совершенно не обладает «опытностью в делах». Как обычно, не хватало денег на жалованье, которые, несмотря на неоднократные указы и даже посылку «нарочных», не поступали в Военную коллегию. Армия не получала достойного пополнения — новобранцы, взятые в очередной рекрутский набор, были «малорослы, слабы, дряблы, а другие слепые и хромые»354.
Как и Анне Леопольдовне, ее мужу пришлось иметь дело с потоком челобитных, адресуемых «великой персоне» разнообразными просителями. Однажды пожаловался ему бедный вологодский помещик Никита Вараксин, у которого уже упомянутый наглый майор Осип Засецкий силой увез дочь Аксинью. Такие челобитные принц направлял в Сенат. Но поток просьб от военных заставил его издать приказ о том, чтобы штаб-, обер- и унтер-офицеры не подавали прошений лично ему, а обращались сначала «по команде» — к своим полковым командирам355.
Однако власть генералиссимуса была весьма ограниченной: его деятельность определялась присылаемыми от имени императора указами регентши, все просьбы о производстве в штаб-офицерские ранги и награждении «деревнями» он направлял на рассмотрение Кабинета и правительницы, ей же посылал и доклады по всем делам подчиненных ему гвардейских полков (включая не только назначения, но и заготовку фуража и шитье мундиров), на которых Анна накладывала резолюции356.
Антон Ульрих подавал и проекты более серьезных преобразований — например, восстановления созданной при Петре I военной администрации с полковыми дворами, несмотря на все ее «непорядки». Подстрекал герцога к активным действиям отставной Миних, который на одном из торжеств во всеуслышание произнес вдруг тост за «соправителя», вызвавший недоумение присутствовавших дипломатов357. Особенно обострились отношения принца с Анной из-за фавора вернувшегося к российскому двору графа Линара.
Мориц Карл Линар (1702–1768) сразу же по утверждении правительницы у власти был отправлен Августом III в Петербург. В 1741 году правительница была уже свободна от опеки и не слишком стеснялась в проявлении чувств. Это позволило Миниху-старшему изложить в своих записках придворные сплетни о новом (точнее, старом) увлечении Анны: «Она часто имела свидания в третьем дворцовом саду со своим фаворитом графом Линаром, куда отправлялась всегда в сопровождении фрейлины Юлии… и когда принц Брауншвейгский хотел войти в этот же сад, он находил ворота запертыми, а часовые имели приказ никого туда не пускать… Так как Линар жил подле ворот сада в доме Румянцева, то принцесса приказала построить вблизи дачу, что ныне Летний дворец. Летом она приказывала ставить свое ложе на балкон Зимнего дворца; и хотя при этом ставили ширмы, чтобы скрыть кровать, однако со второго этажа домов соседних с дворцом можно было всё видеть»358.
Зоркость фельдмаршала можно было бы объяснить обстоятельствами его отставки. Но письма принцессы содержат ее красноречивые признания в адрес галантного красавца. Анна в духе нравов того времени в августе 1741 года помолвила своего поклонника с наперсницей-фрейлиной Юлианой Менгден и произвела его в кавалеры высшего российского ордена Святого Андрея Первозванного. Когда Линар временно отбыл в родную Саксонию, вслед ему летели нежные послания возлюбленной.
В одно из них (от 13 октября 1741 года) Анна сама вписала помещенные ниже в скобках слова, чтобы граф не дай бог не подумал, что регентшу волнуют чувства ее подруги: «Поздравляю вас с прибытием в Лейпциг, но я не буду довольна, пока не узнаю, что вы уже на пути сюда. Ежели вы не получили писем из Петербурга, то пеняйте за то Пецольду, почто плохо их отослал. Если говорить об Юлии, то как могли вы хоть на мгновение усомниться в ее (моей) любви и нежности, после всех знаков, от нее (меня) полученных. Если вы ее (меня) любите, не делайте ей (мне) более таких упреков, коли ее (мое) здоровье вам дорого. Посол Персии со всеми своими слонами получил аудиенцию таким же манером, как и турок. Говорят, что один из главных предметов, ему порученных, — просить руки принцессы Елизаветы для сына Надир-шаха, и что в случае отказа он пойдет на нас войной. Что делать! Это, стало быть, уже третий враг, да хранит нас Бог от четвертого. Не почитайте сию просьбу перса за сказку, я не шучу: оная тайна стала известна через фаворита посланника. У нас будет машкерад 19-го и 20-го сего месяца, но вряд ли я смогу (без вас, моя душа) предаваться сему увеселению, ибо уже предвижу, что моя дорогая Юлия, сердце и душа которой далеко отсюда, не станет там веселиться. Верно поется в песне: ничто ваш облик не имеет, но всё напоминает мне о вас. Известите меня о времени вашего возвращения и будьте уверены в моей к вам благосклонности (обнимаю вас и умираю вся ваша)»359.
