В середине дня дыхание затрудняется, я не отвечаю на телефонные звонки. Теперь боль становится невыносимой, она не уйдет, она сжимает мне рот, нос, живот, охватывает глаза. Это кошмар. Мне удается вызвать «скорую». Супермены прибывают за считаные минуты. И я покидаю дом волей-неволей под вой сирен. Отец и бывший муж предупреждены. Диагноз ставится быстро. Инфаркт. Еще один инфаркт.
– Сколько времени длился ангор? – спрашивает врач.
Я забыла это красивое слово, которое обозначает сердечный приступ.
– Несколько часов… Еще со вчерашнего вечера…
У меня нет сил говорить дальше. Я слышу, как меня ругают за то, что я долго ждала. После первых признаков мне надо было уже стремглав мчаться сюда, в реанимацию. Мое упрямство может иметь серьезные последствия. Забита по крайней мере одна сердечная артерия. Всего их три. В гуле голосов я отвечаю, рассказываю, пытаюсь оправдаться… Еще же две артерии остались… Мое упрямство не раз спасало мне жизнь… Меня везут в операционную, часть сердца не получает кровоснабжения. Нужно прочистить просвет в закупоренной артерии, поставить пружинки, стенты…
Давление падает, пульс снижается до тридцати ударов в минуту.
– Добутамин! Добутамин!
Слыша это слово, я в полусознательном состоянии узнаю свой кошмар про смерть – и проваливаюсь в черную дыру.
Просыпаюсь на следующее утро. Рядом с озабоченным лицом сидит отец. Его пальто – мокрое от снега. Чуть позже приходит Лили. Отец говорит с ней о чем-то в коридоре. Потом она держит меня за руку и кусает губы. Пульс чуть-чуть улучшается. Врачи в недоумении. Часть артерии так и останется непроходимой. Надо ждать, надо смотреть, как отреагирует организм. Делать нечего, теперь нужно только ждать. Медицина сдает вахту, теперь ее должна принять моя природа.
В виде исключения, несмотря на свой юный возраст, Тара получает разрешение зайти и поцеловать меня. Это плохой знак, я знаю. Она хочет остаться со мной. «На все время», – говорит она. Старшая медсестра добрая, она дает мне час свидания с дочкой. Тара придумала игру на тренировку памяти, «мемори», нарисовав на бумажках предметы дублями. Надо собрать пары, запомнить, где лежат перевернутые картинки. Я нахожу в себе силы играть. День проходит, мое состояние стабильно. Не блестяще. К восьми часам посетителям положено уйти. Отец и Лили целуют меня, тяжелые поцелуи в лоб. «До завтра, милая». – «До завтра, доченька». Под тихий аккомпанемент расположенной позади меня аппаратуры я остаюсь одна – вернее, вместе с медведем, которого принес отец. Я спрятала его под одеялом. Я изо всех сил сжимаю его вытертую шерсть, настроение у меня поганое, я не могу с ним справиться. Флешбэк. Передо мной проносится череда образов. Я вспоминаю тех, кто дал мне жизнь, маму, моего донора сердца, кто бы он ни был, Тару, Янна, любовь, которой нет со мной в этот день. Я молюсь. Впервые в жизни я верю в возможность смерти, испытываю подавляющий страх смерти. Ужас охватывает всю меня. У меня предчувствие, предвкусив смерти. Я лежу – окаменевшая, бездвижная, совершенно четко все понимающая и оледеневшая. Наступает ночь, а мне не заснуть. Дежурная медсестра входит в палату и удивляется, что я еще не сплю. За ней приходит дежурный кардиолог и решает погрузить меня в искусственный сон.
Назавтра я чувствую себя немного лучше.
Ко мне приходят отец, Лили, несколько родственников. Справку о состоянии моего здоровья я могу прочесть у них на лицах.
В конце дня, когда усталый отец выходит попить кофе, я лежу и смотрю на стены палаты. По очереди наблюдаю за каждой стеной. Происходит странное. Стены колышутся, как занавески под порывами ветра. Лампа дневного света у меня над головой мигает, свет яркий, слепит глаза. Сквозь застекленную дверь я вижу чье-то лицо, голубой взгляд. Я поднимаюсь. Я кричу:
– Входи! Входи, пожалуйста!
Отец медленно входит в палату вместе с медсестрой, которая кладет спокойную руку мне на лоб. Проверяет данные мне лекарства, проверяет капельницу.
– Янн заходил, вы его видели? Стены колышутся, надо закрыть окно…
Медсестра говорит обеспокоенному отцу, что у меня передозировка морфия. К сожалению. Это не страшно, все пройдет. Это галлюцинация.
Наступает ночь. Я снова думаю о матери. Есть ли она где-нибудь, охраняет ли меня? Я надеюсь на это. Мне снова страшно. Я не сплю. Главное – не умереть в одиночестве.
Сверяясь с назначением врача, медсестра снова наливает в систему для внутривенных инъекций то же вещество. Она желает мне спокойной ночи. Несколько секунд мой ум хранит ясность, потом затуманивается. Тело борется со сном. Все во мне путается и сливается в какой-то странной нежности. Я закрываю глаза, и возникает лицо Тары. Потом Янна. И в этот вечер, когда я снова чувствую, что жизнь висит на волоске, я переживаю прошлое, возвращаюсь назад, чувствую, что уплываю в бред. Я снова вижу забытого возлюбленного, того парня, который меня заразил. Я говорю с ним шепотом, следя за ночными тенями, бегущими по потолку над окном при каждом срочном вызове, каждом проезде машины «скорой помощи»…
«Ты правда умер или ты танцуешь в ночи?
Почему я жива, а ты умер?
Сколько времени прошло.
Я живу плохо, но видишь – все еще жива.
Может, завтра, может, позже.
Ты на небе, наверное, ты ангел.
Если это в твоей власти, убереги меня сегодня».
Ангелы уберегли меня. Я заснула. Сегодня утром мне лучше.
Медицина и моя натура, кажется, славно поработали. Я снова могу говорить, я двигаюсь чуть больше.
Завтра мне надо делать МРТ Для меня это кошмар. У меня клаустрофобия, и, когда меня засовывают лежа, как гигантскую сосиску, в этот огромный пронзительно пищащий хот-дог, я паникую. Это иррационально, это сильнее меня. Я предупреждаю врача, тот отчитывает меня: «Соберитесь. Вам дадут успокоительное, но нам нужно получить картинку».
Отец звонит моей сестре Од, та обещает прийти и погладить меня по голове. У нее совершенно уникальные магнетические пальцы, которые с детства погружают меня в сон. Когда мне снилось что-то страшное, когда я боялась темноты, эта крошка приходила ко мне в кровать и тихо гладила меня. С тех пор, едва Од касается меня своими ласковыми пальцами, едва они пробегают по моей голове, как по круглой клавиатуре, мне становится хорошо. Сестра не может всю жизнь гладить меня по голове, но завтра придет.
МРТ прошло благополучно. Я не сводила глаз с Од. Ее лицо склонялось ко мне, и ее руки действовали.
Первый кардиолог настроен пессимистически. Я страдаю атеромой трансплантата. Сегодня меня поставили в известность о том, что я прохожу трудный этап, который бывает через пять-семь лет после трансплантации. Артерии некоторых трансплантатов по неизвестной причине полностью и непоправимо закупориваются.
Кардиолог бесцветным голосом сообщает мне, что срок жизни моего второго сердца от трех месяцев до трех лет. Почему – неизвестно. Мне надо пока оставаться под наблюдением. Если я отсюда выйду, надо будет быстро готовиться к повторной трансплантации. Повторная трансплантация? Вы что-то перепутали, доктор? Двести четвертая палата. Повторная трансплантация?! Невозможно, мне не вынести еще одной операции. Некоторые врачи недооценивают разрушительное воздействие собственных слов.
Отец рассказывает мне, что у него сердце было разбито, когда два жандарма без всяких церемоний объявили ему о смерти его второй супруги, которая за несколько часов до того ушла в магазин. «Господин Паскаль?» – «Да». – «Вы муж Кристины Паскаль?» – «Да». – «К сожалению, она умерла. Зайдите, пожалуйста, в больницу для опознания…»
