Ханжой я не был: «парковался», просил взвесить в магазине «полпаунда»[227] сыра и звонил в «кар-сервис»[228]. Однако тотального смешения «французского с нижегородским» у меня не наблюдалось, что и было «передадено» любимой дщери. Акцент и русско-американский суржик выжигался каленым железом: «Соня, сейчас получишь по жопе, если не перестанешь так разговаривать».
И это срабатывало…
В Форте-Фикс о сохранности русского языка я не думал, поскольку передо мной стояли другие задачи. Среди прочих – получение хорошей работы, позволявшей совмещать все задуманное.
Предел мечтаний – стать уборщиком территории, как бывший авторитет Зюня.
Великодушный бригадир Зиновий Малий трудился в многочисленном отряде тюремных дворников. Официально это подразделение называлось «трудовой группой»[229]. Члены этого коллектива явно не перетруждались, особенно те, кто работал в вечерние часы – с 18 до 21.
Зону прибирали в четыре смены с продолжительностью рабочего дня всего в три-четыре часа.
На воле, в окружавшем нас Нью-Джерси, государство обязывало работодателей выплачивать минимальные $8.25 в час.
На зоне подметальщики-убиральщики получали $10 в месяц.
Поэтому, рассказывая друзьям и знакомым о тюремных заработках, я все время подчеркивал: «в месяц, а не в час».
Соответственно оплате арестанты и трудились – рабовладельческий строй никогда ни к чему хорошему не приводил.
Тюремные дворники, одетые в ненавистную форму цвета хаки, еле-еле передвигались по закрепленным за ними территориям. Особенно трудолюбивые время от времени медленно склонялись к земле и подбирали арестантский мусор. Его в изобилии производили не привыкшие к чистоте парнокопытные зэки – бывшие обитатели городских гетто Северной и Южной Америки.
В одной руке уборщик держал пластиковый мешок и небольшой веничек на палочке, в другой – прикрепленный к длинной ручке совок.
Почему-то это шарнирно-санитарное устройство зэки гордо называли «Кадиллаком» – так же, как и известное авто от «Дженерал моторс». Ответить на этимологический вопрос о происхождении слова мне не мог никто…
На долю утренней и дневной смен приходилась основная часть работы – как правило, начальство и высшие офицеры покидали тюрьму после 5 вечера. Из-за их присутствия арестантам, как при развитом социализме, приходилось изображать активную трудовую деятельность.
Собранный в целлофановые пакеты мусор демонстрировался ответственному менту – в списке ставилась «галочка», и зэка отпускали.
Вечерняя смена, куда волшебным образом устраивались русские дворники, считалась самой блатной.
С шести до девяти о работе речь не шла: из положенных трех часов рабочей смены десять минут уходило на стояние в очереди в конце дня. Два пятьдесят занимало личное время. Поэтому в эту трудовую синекуру стремились попасть самые ленивые или занятые своими делами зэки.
Я был в их числе.
– Левчик, не ссы, сейчас все устроим, – успокоил меня Зина Малий. – Ни в какой «фуд сервис» ты не попадешь!
Я начал приходить в себя – перспектива работы в вонючем и раскаленном на солнце ангаре меня отнюдь не радовала.
– Зиновий, делай, что хочешь, все в твоих руках! Помоги! – сдался я на милость многоопытного зэка, знавшего в Форте-Фикс все ходы-выходы.
– Короче, дело к ночи! Слушай сюда: сейчас пойдем побазарим с одним черным хреном. Он, кстати, из твоего «юнита», со второго этажа. Да ты его, наверное, видел: мордастый такой, лет пятидесяти, с пузом – беременный гвоздь, короче. Не помню, как зовут… Кажется, Шорти.
– Хорошо, хорошо, – заранее согласился я с Зининым планом.
– Он там главный, в ихнем отряде уборщиков. Шорти сидит в будке с ментом и отмечает всех по списку… У него все схвачено, вась-вась, в натуре. Я уже сам как два года дворником гребаным работаю, через него устроился. Он до хрена народа туда пропихнул, – продолжил благодетель.
– Сколько будет стоить похоронить? – спросил я, заранее готовый дать взятку могущественному чернокожему.
По опыту пройденных мною тюрем я успел хорошо понять, что бесплатно за решеткой не делается ничего. Даже один из «земляков» не брезговал зарабатывать на своих русских ребятах. Лысый Ленчик и шагу без этого не ступал – хоть 50 центов, но урывал пренепременнейше.
– Долларов семьдесят, а может, и в сотенную обойдется. Я не знаю его последних расценок. Инфляция, бляха-муха, – улыбнулся мне кровожадный рэкетир, отправляясь вместе со мной на поиски Шорти.
Нашли мы его быстро. В дневное время Главный-По-Дворникам отдыхал от трудов праведных и возлежал на своей койке в привилегированной двухместной камере.
Чернокожий заступник и «отец родной» принял челобитную и согласился поспособствовать моему зачислению в службу тюремных уборщиков.
До этого момента я и в самом страшном сне не мог себе представить, что когда-то буду мечтать о подобной карьере.
– All right, Russia, – подытожил наш разговор Шорти.
По дурацким правилам тюремной фонетики это популярное междометие прозвучало без «л» и без «р»: «оайт». – Завтра принесешь мне заявление, что хочешь работать в этом отряде. У тебя бланк есть?
– Ноу проблем, – ответил за меня Зина Малий. По-английски он «спикал» едва-едва, но благодаря таким фразам, все окружающие думали, что он говорит по полной программе.
– Thank you, thank you, – поблагодарил я всемогущего Шорти. На ибониксе, черно-тюремном жаргоне, подобное проговаривалось дважды. – Слушай, brother[230], а сколько это будет мне стоить?
Алчный пузан не задумываясь назвал свою цену.
– Для тебя, как для друга Big Russia, все обойдется в сотенную. Когда все срастется, то я дам тебе список для покупки в магазине. ОК?
Я понимал, что Шорти меня нещадно грабил, пользуясь бедственным положением и страстным нежеланием идти на работу в столовую. Других вариантов, однако, у меня не было – почти все новички проходили через злополучный тюремный общепит. «Сэкономлю на чем-то другом. Здоровье и моральный дух важнее денег, – размышлял я, – ведь сам Шорти гарантировал трудоустройство в беззаботную вечернюю смену».
«Целый день будет свободным… Займусь спортом, самообразованием и писаниной… Вечером буду делать вид, что работаю… Не то что в food service пахать целый день… Чего ради, спрашивается в задачке?»
…На следующий день я держал в руках подписанное лейтенантом заявление, удачно плывя по течению в русле советов, полученных от тюремных долгожителей.
