Минуту или час спустя он почувствовал, как прижался к его правому боку Тревор. И это неожиданное прикосновение ребенка дало Рубену понять, что его подраненная гордыня вредит Тревору так же, если не больше, как и Арлин, что она, эта гордыня, заставляет его, Рубена, чересчур многое приносить во имя нее в жертву.
— Рубен, ты знал, сколько тут имен?
— Около пятидесяти восьми тысяч, по-моему. — Способность говорить казалась странной, и Рубен понял, как долго он молчал.
— Пятьдесят восемь тысяч сто восемьдесят три. А кто это Артур Б. Левин?
— Старинный мой приятель.
Неожиданно сзади прозвучал голос Арлин:
— Тревор, может, Рубену хочется побыть одному.
— Да нет, все как надо, Арлин, правда-правда.
— Может, ему не хочется говорить про Артура Б. Левина.
— Да нет, ничего страшного. Просто мы с ним еще в учебке познакомились. Арти был парнем, кому будто на роду было написано что-нибудь напортачить. — Он сам не понимал, кому рассказывает: Тревору ли, Арлин ли, или им обоим. — В первый же раз, когда Арти вытащил чеку из гранаты, руки у него так тряслись, что он уронил гранату. В высокую траву. Стоял на месте, роясь вокруг, словно мог отыскать гранату и бросить ее. Я понял, что времени на это у него нет. И его разорвет в клочья. И я подбежал, схватил его, стараясь вытолкнуть с того места. Слишком поздно, впрочем.
— Он погиб? — раздался приглушенный голос Тревора.
— Да.
— А тебя ранило, Рубен?
— Разве сам не видишь? — Молчание. — Я даже не успел его узнать хорошенько. Так, чуть лучше, чем любого другого. Он один был там, кто не был мне полным чужаком. — Рубен почувствовал, как рука Арлин обвила его сзади за пояс. — Иногда я смотрю в зеркало и думаю: «А что, если бы я попросту деру дал? Просто спас бы себя. Арти так и так погиб бы. А я бы по-прежнему выглядел, как тот красавец на фотокарточке. Только немного постарше». — Однако, скользя взглядом по Стене, думал: «А что, если бы этого не случилось и не отправили бы меня домой? Не было бы сейчас и мое имя выбито на граните?»
Дыхание Арлин щекотнуло ему ухо.
— Ты не из того теста слеплен. И потом, ты всегда раздумываешь. Если бы сумел, если бы пришел на помощь…
— Тогда как таким путем, я понимаю, помочь нельзя. Тревор! Ступай поговори с Фрэнком на минутку.
— Лады, Рубен.
Рубен повернулся и обнял Арлин. Несколько минут ни она, ни он ничего не говорили.
Потом, глубоко вздохнув, он прервал молчание:
— Я очень многое передумал, Арлин. Я такой человек, что, если позволю себе кого-то полюбить, то люблю глубоко. Ты понимаешь, о чем я? Знаю, что понимаешь. Знаю, потому что и ты такая же. Вот я и думал. Может быть, я понимаю, что за привязанность владела тобой.
— Ты это о чем? — Ее голос подсказывал ему: она понимает, но еще не может поверить, что он как раз об этом.
— О том, что случилось с Рики. Может быть, я должен счастливым себя считать, что у меня такая женщина есть. Ведь годы пройдут, и, когда с нами случится та же история, я знаю: мне уготована такая же точно привязанность.
— Интересно, ты говоришь о том, о чем я сейчас подумала?
Он вложил ей в руку бархатную коробочку.
— Взгляни, что у меня здесь с собой оказалось.
Она шумно втянула воздух, стараясь совладать со слезами, которые вот-вот могли покатиться.
— Ты так и не отнес его обратно в магазин.
— Забавно, правда, как это я этого не сделал?
* * *
К тому времени, когда они возвратились в гостиницу, Тревор уже спал крепким сном, и Рубену пришлось нести его в их номер, перекинув себе через плечо. То есть в номер Тревора и Арлин. Его номер располагался напротив, через коридор. Хотелось позвать ее, но, похоже, было бы несправедливо оставлять Тревора одного.
Их поцелуй с пожеланием спокойной ночи был продолжителен, и Рубен сказал, что впереди у них еще много времени: всю оставшуюся жизнь им быть вместе. Арлин улыбалась и не говорила ничего, она казалось, нервничала или грустила, или и то и другое разом.
Утром пришел Тревор и сообщил, что маме плохо, у нее рвота то и дело. Но, когда Рубен выразил беспокойство, Тревор успокоил: такое у нее всякий раз случается.
— Это просто стресс, — сказал он. — Просто она нервничает.
Рубен, само собой, отнес это на счет нервов.
* * *
Волнуясь, они встали на красный ковер главного зала, «зала Креста», как называл его Тревор, и устремили взгляды на гербовое изображение президентской печати. Рубен считал, что они стоят лицом к парадному входу и Пенсильвания-авеню, но Тревор тут же поправил: Рубен имеет в виду южное крыло, выходящее на мемориал Вашингтона. Рубен махнул рукой на свои способности ориентироваться. В одном конце зала Восточные покои гудели от устанавливавших камеры тележурналистов, сотрудников секретной службы и аппарата Белого дома. Фрэнк спросил Тревора, не волнуется ли он, и Тревор ответил «нет» — явное вранье.
Президент вошел почти незамеченным в окружении охранников и пресс-секретаря. На первый взгляд, они выглядели просто еще одной группой людей. Рубен хмыкнул про себя: с чего это он ожидал какого-то трубного гласа фанфар.
Немного погодя президент сам отделился от этой группы и пошел прямо к Тревору, вид у него был естественный, дружественный и во всяком случае совсем не пугающий. Он пожал Тревору руку.
— Ты, должно быть, Тревор. Фрэнк хорошо о тебе заботится?
— Еще как! — ответил Тревор с невозмутимым видом. — Сэр. То есть мистер президент Клинтон, сэр.
М-р президент Клинтон улыбнулся и заявил, что Тревор может называться его Биллом. Тревор, обернувшись, многозначительно глянул на мать.
— Пресса все еще возится, так что минутка у нас в запасе есть. Всем хочется увидеть это в новостях, Тревор.
— Меня это устраивает, Билл, сэр.
— Ну и что ты уже посмотрел?
— Все.
— Что больше всего понравилось?
— Как вишни цветут. Нет, погодите. Вьетнамский мемориал. Это было самое лучшее, потому как там моя мама и Рубен обручились.
— Правда? — воскликнул президент и поднял улыбчивые глаза, отыскивая пару взглядом. Рубен почувствовал, что у него язык к небу прилип, он жалел, что не может вести себя так же спокойно и непринужденно, как Тревор. — Что ж, поздравляю.
— У меня завтра день рождения, — добавил Тревор. — Елки, вот будет праздник!
— Ну, знаешь, ты столько всего набрал, чтобы отпраздновать!
— Кроме шуток.
Какой-то человек подкатил Клинтону под бочок:
— Мистер президент, мы готовы начать.
