Зато слушай. Когда я вернусь. Только держись.
Рубен говорит, у меня будет вся оставшаяся жизнь, чтобы написать про то, что скоро случится со мной.
Я только надеюсь, что этого времени хватит.
Глава двадцать восьмая.
РубенОни доехали на поезде до Санта-Барбары, потом на челночном автобусе до Лос-Анджелесского международного аэропорта, и то был единственный отрезок пути, за проезд по которому они заплатили из своего кармана.
В поезде Тревор захотел сесть у окна, и казалось справедливым, что рядом с ним села Арлин. Для Рубена все кончилось тем, что ему досталось место в одиночестве за их спинами. Читать во время движения он не мог: его от этого мутило, — вот и сидел тихо, разглядывая их затылки.
До него доносилось нескончаемое причитание топающей ноги Тревора. Парень перевозбужден. Как, по мнению Рубена, ему и положено: в Белый дом едет!
Не мог он и не заметить, что Арлин, сама по себе, воспринималась какой-то чужой или, во всяком случае, отстраненной, зато Арлин с Тревором вместе по-прежнему виделись ему семьей. Странное ощущение, не дававшее ему продыху от неловкости.
В аэропорту Тревор заговорил с ним. И говорил, и говорил. Бесконечая вереница дух захватывающих предположений. Как президент себя поведет, какие достопримечательности им покажут. Придется ли на входе проходить через рамку с металлоискателем или им какой пропуск выдадут?
Несколько раз (и всегда по-разному) он спрашивал, как Рубен отнесся к его интервью для «Гражданина месяца», все ли ладно прошло? Потом Тревор выставил напоказ свои познания в истории Белого дома.
— Ты знал, что там пожар был?
— Думаю, слышал про такое, возможно.
— Поэтому-то его и покрасили белым.
Рубен полагал, что Арлин их не слушает, но тут она не удержалась от замечания:
— Выдумываешь ты все.
— Нет, это правда. В войну 1812 года. Еще в 1929 году. Я думаю, его в тот первый раз покрасили. А ничего, если его Биллом стану звать?
— Кого? — рассеянно спросила Арлин.
— Президента.
— О, Боже, нет! О, Бог мой, Тревор, даже не смей. Даже не думай об этом. Зови его мистер Клинтон, или президент Клинтон, или мистер президент, или просто «сэр».
— А что, если я Челси[42] встречу?
— Переходи через этот мост, когда до него доберешься.
— Надеюсь, мне удастся с Челси встретиться. Она знатная деваха.
В самолете Тревор вновь устроился у иллюминатора, Арлин села с ним рядом, а Рубену досталось место у прохода, рядом с ней. Казалось, неловко было не разговаривать, но он молчал.
Тревор смотрел в окошко, а Рубен ощупывал пальцами маленькую коробочку у себя в кармане, в который раз стараясь понять, зачем он ее взял. А еще он думал: если бы она знала про коробочку, поняла бы, что в его молчании нет холода (или не должно бы быть), что оно скорее окоп, который он вырыл для себя, чтобы укрыться? Окоп, который, похоже, глубже делался с каждым его движением. Может быть, придет минута в этом путешествии, когда он ей расскажет, чтоб узнала она, пусть уже и вещи собирая, что он тосковал по ней и мысли у него были добрые.
Только такой кус не по зубам мужчине, похоже, не способному даже поговорить о погоде или о пути их следования.
Полет протекал плавно, так что Рубен уткнулся в свою книгу.
* * *
В аэропорту очень молодой человек со свежим цветом лица, в костюме и при галстуке держал плакатик с надписью: «Группа Маккинни». Этот человек, которого звали Фрэнк, погрузил их вещи в багажник черного американской сборки лимузина и спросил, не желают ли гости заехать в гостиницу в себя прийти и освежиться. Арлин сочла это дельным предложением, но Тревор до того упал духом, что его спросили, что бы ему хотелось сделать прежде всего.
— Увидеть всякое.
— Что ж, на сегодня это моя работа, — сказал Фрэнк. — Повозить вас троих повсюду, доставить в целости и сохранности обратно в гостиницу. После этого я вернусь, чтобы забрать вас завтра ровно в девять часов утра. Мы немного осмотрим Белый дом до времени, назначенного для вашей встречи с президентом.
— Что мы посмотрим в первую очередь? — спросил Тревор. Его с Фрэнком, похоже, связали мгновенные узы, оставившие Рубена с Арлин в сторонке. Так оно и должно быть, чувствовал Рубен, потому что это был день Тревора.
— Что вам всем хочется увидеть?
— Монумент Вашингтону, Библиотеку Конгресса, памятник Джефферсону, памятник Линкольну, Смитсоновский…
— Сегодня мы, возможно, всего не объедем, — сказал Фрэнк. — Но ведь еще будет и завтрашний день. С чего начнем?
— С Вьетнамского мемориала.
Рубен неожиданно вздрогнул, услышав это название.
* * *
Когда шли по Моллу[43], на подходе к Вьетнамскому мемориалу, Фрэнк, поотстав, обратился к Рубену по имени:
— Вы, как я понимаю, ветеран.
— Так и есть.
— Не стану занимать вас обычной экскурсионной тарабарщиной. Как я заметил, ветеранам она не всегда нравится. Вы, наверное, знаете много такого, что мне неведомо. Возможно, вам захочется улучить время, чтобы самому осмотреть памятник.
Рубен проглотил тугой комок в горле. Пока Фрэнк не напомнил, он избегал зацикливаться на глубинах своих собственных бед.
Тревор был тут как тут:
— Мы тебя вон там подождем минутку, Рубен, а Фрэнк может меня занять экскурсионной тарабарщиной. Я там не был.
Вежливый смешок Фрэнка эхом оставался у Рубена на слуху, пока он шел к Стене[44]. Казалось, звук его собственных шагов отдавался повсюду. Семь недель во Вьетнаме. Потом неделя, чтоб прийти в себя, в полевом госпитале и быстрый перелет в тыловой госпиталь в Штатах. Солдаты, чьи имена выбиты на черном граните кое-что знали о войне. Рубен знал только то, что каждое утро видел в зеркале. Может быть, думал он, и этого хватает.
Какое-то время он изучал указатель, отыскивая конкретное имя. Потом пошел вдоль стены, пока не нашел нужную плиту, отражающую время гибели на войне, и водил по именам на ней пальцем, пока не отыскал Арти. При виде его, вот так, воочию, его слегка передернуло: незабываемый кошмар сделался наглядным, осязаемым. Рубен протянул руку и пальцами прошелся по буквам имени.
