— Mirabile visu, — сказал брат Иоанн, опустился на колени и начал молиться. Он бы, верно, тоже заплакал, но в нем не сохранилось и капли влаги. Да и мы бы заплакали, если бы могли, ибо город был прекрасен, как и предрекал монах. Никогда прежде я не видел такой зеленой зелени.
Бергтора стошнило, блевотина вяло поползла к нашим ногам, смешиваясь с пылью и густея на глазах. Ее пронизывали струйки крови, и пустыня жадно их поглощала. Гной, желтый, как сливки, капал с почерневшей руки.
Конечно, надо было убить его, ведь ясно, что сам он этого не сделает; но я не мог себя заставить, после всего того, что мы вынесли все вместе. Я хотел, чтобы он прожил еще немного, успел увидеть зелень и ощутить дуновение ветра на лице. Когда я сказал об этом, побратимы закивали и потащились вниз, оставив Бергтора.
Козленок убрал крупные камни, мы переложили Бергтора поудобнее и сидели, слушая, как он блюет в сухой песок пустыни. Мы дали ему попить, но он все пролил, и пустыня опять поглотила влагу.
Затем Финн вложил рукоять своего сакса в здоровую руку Бергтора, но тот был слишком слаб, чтобы удержать оружие, так что я присел рядом, взял его за руку и сомкнул пальцы на рукояти. Его рука дрожала. Вернувшиеся побратимы принялись собирать камни и рыть яму.
— Так мы все закончим, — пробормотал Косоглазый, и кое-кто поддержал его негромким ворчанием. Я ничего не сказал, но понял, где пролегла черта: шов между старым Братством и данами с Кипра лопался на глазах.
Бергтор закашлялся, будто песок проник ему в грудь, как бы требуя его как свою законную добычу. И я увидел, хотя перед глазами все поплыло, словно я очутился под водой, как пустыня подобралась вплотную и накинулась на умирающего.
Она будто облекла его, цепляясь за капли пота и рвоты на лице, раскрасила его кожу серыми узорами, ухватилась за бороду… Он захрипел, пытаясь вдохнуть, но вместо воздуха втянул еще песка — и будто растекся по земле, сливаясь с поверхностью пустыни..
Мы кое-как уложили тело в вырытую яму, насыпали сверху камней и пошли прочь в сумерках, оставив его одного на краю пустыни, этого свирепого зверя, что день за днем становится все крупнее и жрет всякого, кто ему попадается.
Мы спустились в Йорсалир, будто опьяневшие от городской суеты и зелени, подгоняя четырех верблюдов, которых выделил нам Али-Абу под наше снаряжение, проталкиваясь к воротам по дороге, битком забитой нищими и убогими, паломниками и ворами, купцами и солдатами.
Никто к нам не присматривался, даже когда люди замечали наши густые нечесаные кудри, голубые глаза и оружие. «Афранги» — беззлобно летело нам вослед, а самые суеверные разве что поминали своего Аллаха да творили знаки от дурного глаза.
Стражники у ворот встретили нас настороженно, и мы в ответ свирепо уставились на них, ведь они были сарацинами и с их сородичами мы сражались совсем недавно. Но так уж тут заведено; стражники в конце концов пожали плечами и пропустили нас через ворота Баб аль-Сахайрад, названные в честь мусульманского захоронения неподалеку. В переводе это название означало «Ворота тех, кто не спит по ночам».
Один из стражников сказал что-то нам в спину. Козленок недоуменно перевел его слова — мол, какой-то мир Омара. Мы растерянно переглянулись.
Знаете, вспоминая эти слова и прочие предвестия, сегодня я готов признать, что нам поистине подобало вступить в священный город христиан через ворота, предназначенные для мертвых, а покинуть его позднее через Мусорные ворота, из которых выбрасывали дерьмо.
Вонь и жара навалились разом, и мы остановились на многолюдной площади, первой с колодцем из тех, что нам встретились, а потом вынуждены были оттаскивать верблюдов от поилки, чтобы нам самим досталось воды. Я плюхнулся в купальню, всплыл, отфыркиваясь и наслаждаясь струйками, стекающими по спине. Послышались негодующие крики: дескать, мы замутили воду, но все смолкло, стоило положить ладони на рукояти и нахмуриться.
Моя кольчуга висела на спине верблюда, однако я потел и без нее в вонючей шерсти и пережил слишком многое, чтобы на меня лаялись всякие местные козодои.
— Как тебе не совестно, Орм сын Рерика, вести себя так в этом святом городе, — проворчал брат Иоанн, когда я высказался от души. Побратимы загоготали, и мне вдруг подумалось, что для восстановления прежних уз оказалось достаточно толики воды и общего врага.
— Торговец прав, — возразил Финн. — Пусть себе брешут. Я прошел эту долбаную пустыню, можно сказать, прополз на брюхе, и даже мой член полон песка. Довольно. Если эти ублюдки хотят прикончить меня, вот он я. — Он подбоченился, мокрые волосы торчали в разные стороны, повел могучими плечами, а потом распростер руки, словно обнимая всех вокруг. — Вот он я, слышите, козодои и пожиратели собак! — Он с размаха двинул себя кулаком в грудь. — Финн сын Барди, со Скани, которого прозвали Лошадиной Головой, и я жду вас! Ну, кто первый?
Все на площади замерли на мгновение, что было поразительно для столь многолюдного места. Потом люди снова загомонили, заспешили по своим делам, а Финн так и остался стоять, выпятив бороду и широко раскинув руки. Мало кто отваживался коситься на нас, а тем более бурчать.
— Вот дерьмо! — воскликнул вдруг Квасир, заметив двух вооруженных копьями стражников. — Отлично, Финн сын Барди, со Скани, которого прозвали Лошадиной Головой, мы не провели в городе и пары минут, как ты уже втравил нас в неприятности.
Стражники затараторили на своем языке; я понял только, что они желают потолковать с нашим главным. То есть со мной. Козленок, бледный, но решительный, скользнул ко мне, словно тень, и завязалась беседа в шесть рук, в которой мы изрядно поднаторели.
Все прояснилось быстро и без лишних оскорблений. Мы очутились не в том квартале, нам следовало бы быть в той части города, что предназначена для чужестранцев, именно там обитают большинство афранги и прочих, и входят они в город обычно через западные, Яффские ворота. А иудеи и армяне — через южные.
В любом случае нам надо было поторапливаться: мир Омара оказался договором, который сарацины заключили с христианами, и этот договор, среди всяких других глупостей, запрещал христианам носить арабские одежды и ходить с оружием. И вообще, впредь нам следует вести себя потише, ибо в городе нынче едва терпят греков и христиан, которых тут больше всех, но у которых нет власти.
— Мы не христиане, — фыркнул Финн, но поймал взгляд брата Иоанна и пожал плечами. — Ну, свеженькие, не те святоши, к каким они здесь привыкли.
Мы двинулись на запад, по узким, запруженным народом улицам, пустив вперед Козленка, чтобы он предупреждал о нашем приближении; Финн, Квасир и Коротышка Элдгрим гордо вышагивали за его спиной, ладони на мечах, чтобы никто не усомнился в криках мальчишки. Я видел следы старых пожаров, обугленные черные здания и развалины — да уж, тут явно не цены на зерно обсуждали.
Потребовалось много времени, по знойному полудню, чтобы выйти к Яффским воротам. Мы наконец заметили верблюдов и приюты для путников — со стенами, похоже, из кирпича-сырца. И вдруг на нас накинулись какие-то местные, требуя мыту.
