Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 112
В лето Господа Нашего одна тысяча двести девяносто шестое скотты порешили, что довольно с них господства короля Эдуарда над ними чрез назначенного оным короля Баллиола, и о том возгласили. Англичане явились на север в Берик с огнем и мечом, а равно и Законом Дейтерономии, сиречь Второзакония, и вослед за резней с той поры название сего града стало девизом и боевым кличем во веки веков.
Разгромленного короля Иоанна Баллиола повергли к стопам Эдуардовым, дабы лишить оного венца и регалий, гордые знаки ранга сорвали с его мантии, и посему сказанного с тех пор и впредь прозывают Тум Табард — Пустой Камзол. Коронационные регалии Шотландии — Крест Господень и Скунский Камень — были захвачены, а Большая Печать церемониально преломлена надвое.
Посему король Эдуард поехал на юг, передав правление землями, кои считал ныне своими, наместнику, дабы держать скоттов под своим ярмом.
«Сие есть доброе дело, — провозгласил он, отрясая с ног прах того места, — избавление от подобного дерьма».
Но скотты не преклонили колен… воспоследовала крамола на севере под началом Мори, на востоке под началом Фрейзера, на западе под началом разбойника по имени Уоллес. Шотландские епископы остались непокорны. Сэр Уильям Дуглас, за отвагу прозванный Смелым, оборонявший Берик против короля Эдуарда, был пленен, а после прощен милостью короля под обещание служить в английской армии во Франции. Немного времени спустя оный расторг узы своей клятвы и примкнул к смутьянам.
Король же Эдуард, до живого уязвленный действиями сего сказанного, повелел своим верноподданным в Шотландии противостоять оным смутьянам, и Роберт Брюс Младший, граф Каррикский, был отряжен в замок Дуглас, дабы попрать твердыню и захватить жену со чады сэра Уильяма в заложники.
Пролог
Дуглас, Ланарк
Праздник Святого Дростана Скитника, 11 июля 1296 года
Хуже всего была темнота. Ни луны, ни звезд, лишь шепот потерянных душ, ищущих либо попутного ветра к дому, либо тела, дабы проскользнуть в него ради воспоминаний о теплой крови и жизни. Да еще совы — а сов он ненавидел за вопли, подобные крику Сихайрет, богини лесных ручьев, извивающейся во тьме и кричащей на тех, кого поджидает скорая смерть.
Гозело знал, что не должен позволять себе верить в подобное, будучи добрым христианином, но его бабка — старая фризка — забила ему голову подобными россказнями, когда он еще был малым дитятей. Это всплывало, лишь когда ему было боязно и жутко, и даже Бог должен признать, что сей покинутый им край навевает страх и ужас.
И не столько сам край, сколько Плащеносец. Охваченный дрожью Гозело запахнул собственный плащ поплотнее, держа путь к забрезжившей деннице и радуясь, что видит свет. Он направлялся в Карнуэт, находящийся во владении государя[1] Сомервилла — англичанин ли он, нет ли, но там хотя бы светло, тепло и, превыше всего, безопасно, — но темень поставила на этом крест, и теперь Гозело не сомневался, что прозевал это место и направляется в Дуглас.
Он тревожился, что человека, хромающего пешком, прогонят прочь с бранью, да еще и пригрозят копьем. Всадник обладает положением, а путник, влачащийся мокрым летом по грязи в драных башмаках, в плаще и кафтане, замызганных в трудном пути, — полнейшее ничтожество, даже если он фламандский мастер-каменщик из Скуна. Кабы только это… Гозело знал, что Дуглас — гнездо бывших бунтовщиков и там вряд ли его оградят от тех, кто сейчас за ним наверняка охотится.
Что-то застрекотало, и Гозело, вздрогнув, заполошенно огляделся и прибавил шагу. Ему бы ни в коем случае не браться за это дело, но старый брылястый, как мастиф, епископ Уишарт обморочил его лестью и посулами толстой мошны. Не то чтобы сработать эту штуковину было трудно, а резьбой занимался Манон; теперь Гозело не сомневался, что бедолага камнетес — покойник.
Потом явился Плащеносец с повозкой и потрепанной лошаденкой при ней, и фламандец понял, что они забирают оригинал, оставляя вместо него «липу». Манон, поведали ему, уже получил плату и удалился; вот тут-то мороз холоднее алтарного камня и проник в самую его душу.
«Мы берем его в Рослин, — сказал Плащеносец по-французски. — Там тебе будет уплачено и за твое ремесло, и за умение держать рот на замке об этом деле».
Замышляй это один лишь Плащеносец, Гозело вообще ни за что не пошел бы на это, но тему поднял сам епископ, не кто иной. Тогда Гозело считал епископа Уишарта выдающимся клириком, нежась в ласковой лести и посулах богатства, пока терзания с повозкой, неотступная волглость — Христе Небесный, да неужто иной погоды в этой Шотландии не бывает? — и лепет собственных страхов не растопили его решимость, как золото в тигле. Плащеносец, угрюмый, как мокрый утес, с каждой милей становился все грознее и грознее, пока не далее доброго пешего перехода от Рослина остатки отваги Гозело не развеялись как дым, и он удрал.
* * *
Плащеносец крепко над этим призадумался. Скрылся без толстой мошны, в панике, страшась за собственную жизнь, наконец-то сопоставив все возможности. Ах, что ж, будучи смышленым человечишкой, он домыслит остальное, когда даст роздых ногам достаточно долго, чтобы его рассудок пустился вскачь. Например, как восполнить утрату толстой мошны. Он направится в Ланарк, к английскому шерифу Гезльригу, где и выложит все, что ведает.
Все в точности так, отметил про себя Плащеносец, как и сказывал Уишарт, отозвавши его в сторонку и проговорив: «Коли поверишь os vulvae[2], то ты дурень. Ступай с Богом, сын мой».
Плащеносец не мог не признать, что епископ был прав — и на предмет характера фламандца, и на предмет того, что его рот с мокрыми губенками и дурацкой бахромой бородки и усов напоминают женскую часть тела, коли поглядеть, склонив голову к плечу. На латыни это — os vulvae — звучит лучше, чем по-английски: вагинолицый, заключил Плащеносец.
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 112
