– «Создается многоголовое собрание, которому будет всецело подчинено командование и которое будет вмешиваться в военные дела…»
– «Главное Командование признает необходимость автономию Кубани, но нужно повременить с решением вопроса об образовании государственной власти… до соглашения с Добровольческой армией…»
– «В том то и беда, что рада приняла тезисы Быча в конечном счете лишь как выражение мнения, заявленного в раде, а добровольцы восприняли их, как кубанский политический императив и именно в той их части, которая могла быть противопоставлена добровольческому мировоззрению».
– «Образуется орган из честолюбцев и сепаратистов всех государственных образований, которые тотчас же предъявят претензии не только на гражданское управление, но непременно и на назначение главнокомандующего».
Или еще более вульгарную формулу внесет позже в свои «очерки» генерал Деникин:
– «Вручить судьбу национального противобольшевистского движения и Русской армии в руки Петлюры, Быча, Хана Хойского, Ноя Жордания и Топы Чермоева представлялось злой и неуместной шуткой»[69].
Только значительно позже, при написании 5-го тома своих Очерков, генерал А. И. Деникин сознает:
– «Мы были ригористичны не только в духе, но и в формах определения государственных связей, считая, что юридически элементы федерации, сговор и двустороннее октроирование – нарушат самую идею национального единства и создадут дня будущей общероссийской власти немалые затруднения, немалые и опаснейшие прецеденты. Но при этом мы упускали из виду три важных обстоятельства: что отрыв окраин с течением времени становился все резче, углубляясь „давностью^ государственной практикой и международными отношениями, что форма федерации не предрешала еще внутреннего содержания ее, которое могло стать вполне разумным и справедливым, не нарушая государственных интересов России, что, наконец, временные российские правительства Юга и Востока, лишенные преемственности власти и исторической традиции, не могли рассчитывать на скорое безболезненное и всеобщее признание…»
– «В отношениях казачества – этот формальный ригоризм затруднял и затягивал соглашение…»
Это позднее признание – суровый приговор тому, что делалось тогда. Тогда в раде, как некогда в Карфагенском сенате, гордый римлянин, подъемля складку тоги, знаменовал этим жестом готовность объявить войну или принять мир, теперь в раде генерал Лукомский заговорил жестким языком ультиматума:
– Или рада должна отменить принятые решения, или…
Рада не захотела идти на попятную под влиянием угрозы и недвусмысленного давления.
И «римлянин» распустил складку своей тоги… Генерал Лукомский заявил с трибуны «об отозвании представителей армии из рады» и о том, что «в дальнейшем главное командование не может быть связано решениями рады».
И сам, почтенного возраста, русский генерал вышел поступью «гордого римлянина»… из «стана варваров» – членов Кубанской Краевой рады… Году еще не прошло, как этот генерал Лукомский инкогнито пробирался на Кубань, кроясь под каким-то сомнительным присвоенным именем…
В раде, по выходе их, начались прения. – К чему нужно было обострять вопрос?
Сама группа черноморцев была озадачена тем, какой оборот приняло дело.
По Екатеринодару пошли слухи о разрыве, о возможных столкновениях. Была среда, которая множила эти слухи и своими неосторожными не только словами, но и действиями увеличивала замешательство и раздувало конфликт.
На юге России во время гражданской войны никогда не было недостатка в тех типичных тыловиках, которые на фронт идти не хотели, они его боялись, но зато в тылу всегда были готовы открыть фронт «примерной расправы» с ненавистной им «революционной демократией». С другой стороны, и в среде кубанских «самостийников» не было недостатка в подобных же тыловых «воинах», прожектерах всевозможных сильных средств «отпора», чтобы в другой раз «не было повадно»…
Но не только праздные прожектеры множили тревогу. Бывший кубанский войсковой атаман А. П. Филимонов свидетельствует, что к нему тогда приходили вместе генералы – Покровский и Шкуро – и предлагали ему, атаману, при их содействии взять всю власть в свои руки, т. е. произвести переворот. Позже в Париже генерал Шкуро в личных со мною (автором) беседах неоднократно возвращался к той же теме и уверял, что он не только не разделял взглядов Покровского, но, наоборот, останавливал его и давал ему понять, что в случае, если дело дойдет до открытого столкновения, он, Шкуро, не будет на стороне Покровского.
Как бы там ни было, но одно можно сказать, что в заговорщиках тогда недостатка не было.
В IV томе «Очерков русской смуты» (С. 51) генерала Деникина имеются на этот счет выразительные указания, именно в том месте, где рассказывается, как генералы Драгомиров и Лукомский обращали внимание в беседе с генералом Деникиным на то, что общественное мнение обвиняет командование в попустительстве воинствующему сепаратизму черноморской группы.
Деникин поставил тогда вопрос ребром:
– Если вы скажете мне сейчас, что насильственные меры приведут к положительным результатам, то я завтра же корниловским полком разгромлю кубанское правительство…
– Нет, – ответили оба.
Но вопрос-то, оказывается, поднимали. Идея заговора восходила, оказывается, в очень высокие добровольческие сферы.
14 и 15 ноября товарищи Быч и Рябовол посетили генерал Деникина и указывали ему на всю опасность ходящих по городу совсем недвусмысленных слухов и просили смирить генералов. Их посещение генерал Деникин истолковал как второй случай спасения им, Деникиным, кубанского народоправства (первый раз в станице Мечетинской 30 мая 1918 года).
Заседания правительства во время сессии рады происходили не регулярно, а лишь время от времени. На первом же собрании мы указывали Л. Л. Бычу на все печальные последствия его самочинного выступления в раде без предварительного обсуждения в правительстве ни самого факта выступления, ни содержания доклада.
Наши возражения были теперь и формального свойства и по существу. Мы находили, что нельзя превращать Краевую раду в политический партийный орган. Краевая рада должна оставаться выше партийных тактических соображений. Недопустимо втягивать ее в политические дрязги. Теряется авторитет надпартийного значения рады, а сами политические вопросы, политические программы, будучи проведенными через раду, теряют свою гибкость. Исполнительные органы теряют необходимую свободу маневрирования при неизбежных политических коллизиях. При этом Быч тогда выступал в раде в качестве председателя правительства, сообщая т. о. своему личному или групповому мнению общеправительственное прикрытие. Выступать каждому из нас с возражениями против отдельных положений его доклада могло бы с одной стороны быть воспринято как демонстрация правительственного разнобоя, а на это не всякий мог решиться Наши возражения по существу касались содержания именно речи Быча, а не его тезисов. Что же касается его тезисов, то мы обращали главное внимание на его пункт о «Союзе» и спрашивали: «Что это? Все тот же вид своеобразной конфедерации, о которой шла речь еще то заседания рады? Но тогда эта форма объединения встретила резкое возражение в самой правительственной среде. Мы, другая часть (не бычевская), достаточно ясно в свое время высказывались, что желательным видом объединенной власти является прочный и органический союз всех противобольшевистских сил, в первую голову Кубани и Дона, а с ними и Добровольческой армии как выполнявшей государственную задачу, т. е. объединение на основе народоправства и учета значения всех сил, действующих в борьбе». В отношении других «образований», которые могут мыслиться как предполагаемые члены союза, следовало бы действовать потом, уже объединенным фронтом. В первую голову следует договориться самим ближайшим участникам борьбы, установить правильные принципы объединения без навязчивой идеи о добровольческой диктатуре и без потаенных бычевских мечтаний о бесформенном союзе, который мог бы представлять сомнительное ристалище для его наиболее резвых членов, но действительного объединения сил не давал бы. Пора бросить неискренность в вопросе о поисках правильных форм объединения. Достоинство краевой власти требует ясного предложения в данном направлении».
