Граф поспешно развернул письмо. Ему понадобилось прочесть его несколько раз, настолько ошеломительным оказалось содержание письма, выдержанного в сухом деловом стиле. Послание заканчивалось словами:
Учитывая крайнюю внезапность событий, нужно как можно быстрее, но со всей возможной осторожностью изучить их возможные последствия.
Издав возглас, выражающий крайнее изумление, брат короля забарабанил пальцами по столу.
– О черт! Кровь Христова! Ад и все его дьяволы!
Напустив на себя крайне обеспокоенный вид, Эмиль Шапп поспешил в зал.
– Какие-то затруднения, монсеньор? Могу ли я чем-то помочь?
Карл де Валуа бросил на него нерешительный взгляд.
– Шапп. Эмиль Шапп к вашим услугам, монсеньор, – почтительно произнес секретарь, чувствуя, как от злости желчь поднимается к самому горлу.
– Да, я знаю… Чем вы можете помочь… Ну… Пусть немедленно отправят послание Аделину д’Эстреверу…
– Какое именно, монсеньор?
– Я думаю! – раздраженно рявкнул брат короля, отмахиваясь от него.
Покорно наклонив голову, Эмиль терпеливо ожидал, чувствуя, как его распирает от любопытства.
– А, черт! – повторил Валуа, шлепнув себя по бедру. – А ведь эта новость распространится со скоростью лошадиного галопа.
Фыркнув, он снова заговорил:
– Какая глупая смерть! Вы только подумайте: папский мул… К счастью, стена не обрушилась на Климента V, иначе получилось бы, что мой брат зря старался, способствуя его избранию в Сен-Сьеж, к великому неудовольствию итальянцев.
– Простите, монсеньор, могу ли я осмелиться?..
Валуа коротко рассмеялся, но тут же оборвал себя, плотно сжав губы.
– Это нервное, – извинился он. – На самом деле события далеко не радостны. Черт побери, Филипп теряет хорошего союзника с гибкой шеей… Остается лишь пожелать, чтобы Артур продемонстрировал достаточно любезности и услужливости… Как бы там ни было, моей дочери полагается герцогская корона!
Собрав воедино бессвязные речи короля, Эмиль наконец понял:
– Жан Второй Бретонский скончался?
– Да, Господи Боже, скончался! По крайней мере, он умер почти на руках папы римского, можно сказать, получил пропуск в рай. Ну да, чтобы смягчить недовольство папы бретонским епископатом, Жан поспешил на церемонию посвящения в сан Климента Пятого в Лионе. И вот на выходе из церкви Сен-Жюст на Монте-де-Гургийон стена, на которую навалилась толпа, обрушилась и погребла под собой доброго Жана, который в качестве подобающего ему покаяния вел в поводу папского мула! Папа-то был только оцарапан, а вот на Жана обрушились камни немалого веса, и он в конце концов скончался[184]. Вот ведь какой расклад получился, – процедил Валуа, озадаченно потирая подбородок.
– Расклад?
По косому взгляду, который бросил на него монсеньор де Валуа, Эмиль Шапп понял, что проявил недостаточно деликатности и что брат короля не такой узколобый, как ему хотелось бы думать.
– Вам-то какое дело, Шапп? Конечно, расклад! Мой брат теряет надежного союзника, который отдалился от Англии, лишь бы ему угодить.
– Очевидно, так, – смиренно произнес Шапп, заранее склонившись. Он был уверен, что Карла де Валуа сейчас больше занимает другой расклад – более важный и относящийся к нему самому.
– Итак, возвращаясь к посланию, Шапп, известите мессира д’Эстревера, что я должен увидеть его как можно скорее. Добавьте, что герцога Бретонского больше нет.
Эмиль подождал, надеясь, что его высочество де Валуа добавит одно-два уточнения, которые он смог бы передать королевскому советнику.
– Этого достаточно. Так и напишите, – бросил Карл, отпуская секретаря.
Поклонившись еще раз, Эмиль уже направился в свой крохотный кабинет, когда брат короля остановил его.
– А… Составьте другое послание… соболезнования, и чтобы там было искусно вставлено упоминание о моей преданности, наших семейных узах, о моем нетерпении стать дедом, которое, я уверен, он разделяет со мной. Не скупитесь на изъявления вежливой привязанности, подчерчивая, что я крайне опечален этой несправедливой и неожиданной потерей.
– Кому следует адресовать это письмо?
– Какой же вы тупица! – вспыхнул Валуа. – Конечно же, Артуру, Артуру Второму, свекру моей дочери, будущему герцогу Бретонскому и графу де Ришмон. Короче говоря, старшему сыну покойного Жана Второго, кому же еще? Уж во всяком случае, не вашей бабушке!
– Прошу прощения, монсеньор, я очень сожалею о своей глупости.
– Идите. Да идите же, наконец! Я жду черновиков, чтобы поправить их, если понадобится.
* * *
Несколькими часами позже монсеньор де Валуа поменял в письмах два слова и с раздраженным видом велел переписать начисто. Эмиль Шапп помчался к мессиру де Ногарэ, пользуясь тем, что благодаря воздержанности в еде тот наверняка подкрепляется лишь сухими фруктами и куском хлеба, не отрываясь от работы. В противоположность ему Валуа в это время, должно быть, сидит за столом, предаваясь обжорству.
Вертя между пальцами сухую сливу, мессир де Ногарэ внимательно выслушал Эмиля, не спуская с него внимательного взгляда лишенных ресниц глаз.
– Я получил точно такое же послание, чуть раньше, чем брат короля. Видите ли, Эмиль, политика – вещь утомительная. Вы годами маневрируете, чтобы создать и упрочить союз, и вот какая-то стена рушится, погребая под собой все ваши усилия… Хорошо хоть эта идиотская стена пощадила папу, над избранием которого мы столько трудились. Присаживайтесь.
Смущенный этим приглашением и особенно тем, что мессир де Ногарэ говорит с ним как с равным, Эмиль решился:
– Позвольте спросить, мессир, со всем моим почтением. Питаете ли вы какое-то беспокойство относительно… расположения Артура, сына Жана Второго, который унаследует его титул, к Франции и нашему королю?
– Не так чтобы, но… Вы помните, что я требую от своих соратников абсолютной искренности и верности? И что я настаиваю на этом?
– Да, мессир. Я не забываю об этом ни на секунду, клянусь честью.
– Хорошо. У Артура репутация человека мирного, приятного в общении и хорошего правителя. Жан находился… под большим впечатлением от нашего короля Филиппа. Разумеется, в самом лучшем смысле этого слова. Будем надеяться, что его старший сын Артур унаследовал и это похвальное качество…
То есть услужливый и поддающийся влиянию, мысленно перевел для себя Шапп.
– Их предки, к которым относится и Жан Первый, дали нам нить, которую можно выпрямить, соединившись с Англией более или менее блистательным способом. Но теперь мы добрые друзья. И нас соединяет нечто даже более драгоценное, чем дружба, – добавил мессир де Ногарэ.
