Судя по отчету в адрес начальника Главного автобронетанкового управления РККА Якова Николаевича Федоренко, британский танк вполне пригоден к современной войне (того времени), особенно если учесть, что он в начальный период войны оказался практически неуязвимым для немецких пушек. Из отчета также следует, что танк «Матильда» пригоден к эксплуатации даже в суровых российских условиях, но, видимо, с учетом некоторых природных и климатических факторов. И это понимание мы действительно находим в том же не вызывающем сомнений источнике, а именно в записи от 17 декабря 1941 года [52]:
«Вывод: 3. “Матильды” задержать до марта (это ведь африканская машина)».
Совершенно очевидно, что в Главном автобронетанковом управлении РККА очень хорошо знали «африканское» предназначение танка «Матильда» как минимум с декабря 1941 года, а вот какой именно «умник» направил эти боевые машины британского производства в лесисто-болотистую местность России, выяснить так и не удалось.
Необходимость учета природно-климатических условий при планировании войны с Советским Союзом была тем более актуальна, что даже в европейской части СССР они по характеру серьезно отличались от среднестатистических для территории Польши, Франции и Бельгии. Соответствующим образом следовало пересмотреть требования к технике, вооружению и материально-техническому обеспечению войск. Гитлер не учел все эти, казалось бы, мало значимые для обывателя, но не для полководца обстоятельства, хотя вся необходимая для этого информация была открыта и вполне доступна.
Если же говорить о ширине фронта, то убедительную характеристику ее решающего негативного влияния на темпы продвижения танковых ударных группировок дает Герман Гот, описывая обстановку на начало июля 1941 года, то есть всего через две недели после начала войны [24]:
«Перед фронтом наступления группы армий “Север” обстановка к этому времени сложилась следующим образом. Танковый корпус, входивший в состав войск южного крыла, повернул на Опочку и был остановлен противником, упорно оборонявшим старые пограничные укрепления. Другой танковый корпус этой группы армий, наступая на Псков, 3 июля натолкнулся под Островом на линию укреплений, которая была прорвана 4 июля. В этом районе 5 и 6 июля разгорелись упорные бои.
Таким образом, три танковые группы, входившие в состав войск центра и северного крыла немецкой армии, оказались распыленными на 750-километровом фронте, причем по мере продвижения немецких войск этот участок растягивался бы еще больше. На оперативный простор вышла только одна 3-я танковая группа».
Понимание роли ширины фронта убедительно вытекает и из результатов контрнаступления советских войск под Москвой в 1941 году. Если верить сталинской пропаганде, то гитлеровцы понесли колоссальные потери в живой силе и технике: «Все подмосковные поля и дороги были устланы трупами немецких солдат и офицеров, загромождены разбитой и брошенной немцами бронетанковой и иной военной техникой». То есть перед нами впечатляющая картина полного и сокрушительного разгрома немецкой армии, и, казалось бы, путь на Берлин открыт — еще три, от силы четыре недели, и советские войска окажутся в «логове фашистского зверя».
И эти шапкозакидательские настроения Сталина были официально зафиксированы в директивном письме Ставки Верховного главнокомандования, которое было оформлено в соответствии с его дилетантскими взглядами на сложившуюся стратегическую ситуацию, и исключительно на основе его собственного разумения [58]:
«Наша задача состоит в том, чтобы не дать немцам этой передышки, гнать их на запад без остановки, заставить их израсходовать свои резервы еще до весны, когда у нас будут новые большие резервы, а у немцев не будет больше резервов, и обеспечить таким образом полный разгром гитлеровских войск в 1942 году».
Конечно, трудно найти нормального гражданина Советского Союза, который бы не хотел разгрома фашистской Германии уже в 1941 году, а не только в 1942-м, но ведь одного желания, как известно, мало, и достоверно известно, что последние две недели декабря (1941 года) войска Западного фронта под руководством Жукова вели ожесточенные бои, но не смогли продвинуться ни на миллиметр, а не то что прорвать оборону немцев на рубеже рек Лама и Руза, — о каком разгроме немецких войск в 1942 году можно было вести речь.
Если отбросить пропагандистские приемы с «огромным» количеством трупов немецких военных и разбитой техники врага, то, во-первых, бросается в глаза фанатичное сопротивление немецких войск, о чем советская пропагандистская машина предпочитала помалкивать. Однако фанатизм — это нематериальная субстанция, которая не поддается точной количественной оценке. А вот как оценивают специалисты сложившуюся в конце декабря ситуацию под Москвой точным военным языком [38]:
«Протяженность линии фронта становилась существенным фактором в повышении устойчивости (немецкой) обороны. И потому не случайно германское командование, выбирая тыловую позицию на рубеже Орел, Курск, Гжатск, Ржев, стремилось в максимально возможной степени спрямить фронт, чтобы в любом случае его длина была значительно меньше той, что занимали войска группы армий “Центр” в тот момент».
В результате правильного выбора новых рубежей обороны оперативная плотность двух немецких танковых армий к 20 декабря увеличилась до 6,1 километра на одну дивизию, то есть в два с лишним раза больше по сравнению с началом контрнаступления, когда этот показатель составлял величину 12,6 километра на одну дивизию. Даже с учетом понесенных немцами потерь это очень неплохой показатель для организации устойчивой обороны.
Наконец, для понимания влияния ширины фронта на оперативно-стратегическую ситуацию остается обратиться к мнению одного из самых компетентных и талантливых стратегов того времени, а именно генерал-фельдмаршала Эриха фон Манштейна. Оценивая ситуацию, сложившуюся летом 1942 года на южном театре войны, он обращает внимание на тот факт, что силы двух немецких группировок — Сталинградской и Кавказской — оказались распыленными на весьма обширном фронте наступления. Причем между этими двумя группировками образовалась брешь в 300 километров, которую прикрывала только одна дивизия, так как других сил у вермахта в тех условиях для этого просто не было. На основании этого очевидного факта Манштейн делает следующий вывод [34]:
«Попытки удерживать в течение сколько-нибудь длительного времени столь растянутый фронт не могла не привести к роковым последствиям».
Дотошный читатель может заметить, что это все оперативные детали, которые возникли в силу многих непредвиденных обстоятельств. Это действительно так, как справедливо и то, что, начиная шахматную партию, вы не можете предсказать даже второй ход противника, не говоря уже об остальных. Неужели Гитлер надеялся, что на прямой линии фронта протяженностью три тысячи километров никогда за всю войну не появятся участки произвольной конфигурации, которые вынудят его распылить силы сверх всяких допустимых норм?
Все эти рассуждения, связанные с шириной фронта и протяженностью коммуникаций, сводятся к тому, что при тех показателях, которые сложились и объективно не могли не сложиться даже в европейской части СССР, нечего было и мечтать о таких темпах наступления, которые были достигнуты при оккупации немцами Польши и Франции. Это, в свою очередь, неизбежно вело к затяжной войне, которую Гитлер выиграть не мог по определению. Эти же оценки в явной форме сформулировали и специалисты вермахта при предварительном анализе перспектив войны с Советским Союзом, но они показались Гитлеру малозначащими.
