— Вернемся к Наташе. Вы как-то сказали, что она влюбилась в вас с самого начала. Раз уж вы ассоциируете ее со мной, считаете ли вы, что я тоже влюбился в мою пациентку, как она в своего ученика?
— Знаете, что она сказала мне вскоре после нашего знакомства: «Я хочу тебя полюбить». Я ответила ей: «Тебе не обязательно меня любить, Наташа. Просто работай со мной». Она меня извела своей безнадежной страстью — настоящая чеховская героиня, немое страдание, сдерживаемые слезы. Любовь — это ведь не обязанность, правда, доктор?
— В каких обстоятельствах вы привязались друг к другу?
— Мне нужен был пример для подражания, а не любовница. А она пыталась навязать мне свою любовь в то время, когда умерла моя тетя Ана, вскоре после того, как мы начали работать вместе. Но всегда есть что-то, что избавит тебя от привязанности другого человека, особенно если ты ее не разделяешь. Мы жили вместе в отеле «Шерри Недерландс». Жарким летом 1949 года Наташа познакомила меня с Прустом, Вульфом, Достоевским… и Фрейдом, с «Толкованием сновидений». Конечно, не целиком, а в отрывках. После этого связь с Фрейдом продолжил Михаил Чехов, никто иной. Это преподаватель, которому я обязана всем. Он представлялся племянником русского писателя. Все в Голливуде помнили, что он сыграл у Хичкока роль старого психоаналитика, который помогает Ингрид Бергман в лечении Кэри Гранта. Когда я начала у него заниматься, кажется осенью 1951 года, он сказал одну фразу, которую я никогда не забуду: «Ты должна научиться ощущать свое тело музыкальным инструментом, выражающим твои мысли и чувства; ты должна стремиться к полному согласию между твоим телом и твоей психикой». Что вы об этом думаете, Роми? Разве не этого мы с вами пытаемся достичь? После этого Чехов написал книгу: «Актерам: техника и актерская игра». Эта книга стала моей Библией. Наряду с Фрейдом. Вам надо бы написать книгу «Психоаналитикам: техника лечения».
— Вернемся к вашим отношениям с женщинами. Почему всегда брюнетки?
— Не знаю! Потому что, когда я с ними, я смотрю на ту, которой не являюсь, ту, которой я была или могла бы стать.
Вы знаете, я крашу волосы на голове и в других местах каждые два дня не только для того, чтобы быть такой же, как мои блондинки на экране, но и чтобы не быть женщиной с рыжевато-каштановыми волосами.
— Я думаю, что на самом деле вы страшно боитесь гомосексуальности и в то же время ставите себя в такие ситуации, когда предоставляется ее возможность.
— Не знаю! Когда я начала читать книги о психоанализе и сексуальности, мне стали попадаться такие слова, как «фригидная», «отвергнутая», «лесбиянка», и я сразу подумала, что все три слова — про меня. Есть дни, когда я не чувствую себя никем, и другие дни, когда мне хотелось бы быть мертвой. Есть и эта мрачная штука: хорошо сложенная женщина.
Наташа Лайтесс умерла вскоре после Мэрилин. Незадолго до смерти она сказала: «Мэрилин не была ребенком. В самом деле, она была кем угодно, только не ребенком. Дети — открытые, наивные, доверчивые. Мэрилин была запутанной. Хотелось бы мне, чтобы у меня была одна десятая ее ума и деловой сметки. Что касается зависимости, моя жизнь и мои чувства были у нее в руках. Я была старше, я была преподавательницей, но она знала глубину моей привязанности и эксплуатировала ее, как может только молодая, красивая женщина Она сказала, что больше нуждается во мне, чем я в ней. На самом же деле все было наоборот».
Санта-Моника, Франклин-стрит
первые дни августа 1962 года
Однажды вечером, часов в восемь, когда Гринсон готовился после ежедневного сеанса попрощаться со своей блондинкой, страдающей нарушением идентичности, она протянула ему большой конверт со словами: «Это для вас. Скажите: что вы об этом думаете?» Она положила конверт на стол рядом с диваном легким и грациозным движением, словно сбрасывая одежду перед тем, как доверить свое обнаженное тело постели. В конверте были две магнитофонные ленты, записанные ей у себя дома. Давая их ему, она уточнила: «В вашем присутствии, дорогой доктор, я не могу полностью расслабиться. Мне нужно другое, более скрытое пространство, чтобы с вами говорить. Между мной и мной. Но обращаюсь я к вам, хоть вас и нет рядом. Тем более что вас нет рядом. Это самые частные, самые тайные мысли Мэрилин Монро».
Нам известна лишь расшифровка, сделанная Джоном Майнером, по его словам, неделю спустя. Ее он опубликует в «Лос-Анджелес Таймс» в августе 2005 года.
REWIND. Ральф Гринсон вновь ставит запись, оставленную ему Мэрилин на ее последнем сеансе. «Я вложила в вас свою душу. Вас это пугает? — говорит сладкий голосок. — Что я могу вам дать? Не деньги, я знаю, что для вас они значат мало. Не мое тело — ваша профессиональная этика и верность вашей чудесной жене делает это невозможным. Знаете, что сказал Наннелли Джонсон? Он сказал: «Для Мэрилин коитус — самый простой способ сказать «спасибо»». Как я могу отблагодарить вас, раз моя валюта не имеет у вас хождения? Вы дали мне все. Благодаря вам, я стала другой с самой собой и с окружающими. Я чувствую то, чего никогда не знала, — женщина, и настоящая (даже в шутку, как у Шекспира). Теперь у меня есть власть над собой, я могу управлять моей жизнью. Что я могу вам дать? Свою идею, которая произведет революцию в психоанализе. Послушайте! Мэрилин Монро рассказывает свободные ассоциации. Я? В полном распаде… Вы, мой доктор, своим пониманием и истолкованием того, что происходит в моей голове, получаете доступ в мое подсознание и можете лечить мои неврозы. А я, возможно, смогу их перерасти. Но когда вы мне говорите, чтобы я расслабилась и сказала вам, о чем сейчас думаю, в голове у меня становится пусто. Мне нечего сказать. Это то, что вы и доктор Фрейд называете сопротивлением. Тогда мы заговариваем о другом, и я отвечаю на ваши вопросы, стараясь, как только могу. Вы — единственный в мире, кому я никогда не лгала и никогда не солгу. Ах да, сны. Я знаю, что они важны. Но когда вы велите мне рассказывать свободные ассоциации на тему моих снов, у меня все та же пустота. Еще больше сопротивления, чем можете надеяться вы и доктор Фрейд.
Его «Лекции по введению в психоанализ». Какой гений! Он делает все легкодоступным. И он совершенно прав. Он сам сказал, что Шекспир или Достоевский лучше разбирались в психологии, чем все ученые, вместе взятые. Конечно. Это так. Уайлдер, Билли Уайлдер. В фильме «Некоторые любят погорячее» он велел мне сказать реплику: «Я не профессор Фрейд!» Помните, сцена, в которой Тони Кертис притворяется асексуальным или импотентом, притворяется, что ничего не чувствует, когда я его целую? Он говорил; «Я попробовал все. Я провел полгода в Вене с доктором Фрейдом за спиной. Ничего не помогает». Я поцеловала его — один раз, два раза. На третий раз, сказав ему: «Я не профессор Фрейд, но попробую еще раз». Психоанализ — это прекрасно, но любовь, настоящая, та, которой мы занимаемся ртом, руками, половыми органами, — это тоже неплохо, чтобы спастись от холода, от смерти. Билли это понял.
Вы посоветовали мне прочесть поток сознания Молли Блум. Пока я его читала, что-то меня раздражало. Джойс пишет, что женщина думает про себя. Разве он мог знать самые глубокие ее мысли? Но когда я прочла книгу целиком, мне стало понятнее. Джойс был писателем, который умел проникать в души людей, мужчин и женщин. Совсем не важно, были ли у Джойса груди или другие женские атрибуты и испытывал ли он менструальные боли. Подождите! Как вы, наверное, догадались, сейчас я свободно ассоциирую. Вы услышите массу грубых слов. Из-за моего уважения к вам я никогда не смогу выговорить те слова, которые действительно думаю, на сеансе. Но теперь, когда вы далеко, я скажу все, что думаю. Все равно, какими словами. Я могу это сделать, и, если вы будете терпеливо слушать, я скажу вам все! Забавно, что я прошу вас о терпении, но ведь это я ваша пациентка. Быть терпеливым (англ. patient) или быть пациентом — снова игра слов, не правда ли?
